Periculum in mora[34]!
Давненько мне не приходилось так бегать! Стоит ли удивляться, что мисс Шиммер меня опередила? И это она считает себя старухой? Вслух она этого, конечно, не говорит, но осанка, поведение, манера держаться… Мысленно старить себя, добавлять морщин и опыта — качество, присущее молодости. Надо будет как-нибудь сказать ей об этом.
Суеверные люди опасаются полнолуний — и напрасно, скажу я вам. Полная луна — отличное подспорье, когда спешишь на помощь. Особенно если ты бежишь по улицам плохо знакомого городка, где в окнах не теплится свет, а фонари считаются лишней причудой. И ни один добрый самаритянин не выйдет на крыльцо с лампой, желая выяснить:
«Что случилось? Почему стреляли?»
Добрые самаритяне спят и видят десятый сон. Каждую ночь стреляют, ламп не напасёшься.
Судьба нас вела, чутьё или перст Господень? Вывернув из проулка, я услышал, как впереди хлопнула дверь. Мисс Шиммер была уже в доме, опередив меня на полсотни ярдов. В лунном свете черепица на крыше тускло отблёскивала пластинами графита — такие мне довелось видеть в Пенсильвании. Моя тень наискось перечеркнула улицу, большой стрелкой часов указав на тёмное окно, и я воспользовался этой подсказкой.
Да, я привык доверять подобным знакам: они не раз выручали скромного слугу Божьего. Иногда я льщу себя надеждой, что знаки эти подаются мне свыше. Слаб человек, гордыня змеёй вползает в сердце.
— Стоять! Не двигаться! Руки вверх!
Кричала мисс Шиммер. Потом я услышал глухой удар, словно чьё-то тело врезалось в стену на манер пушечного ядра. Выстрела, к счастью, не было.
Зря я подумал о выстреле, видит Бог, зря! Когда, запыхавшись, я подбегал к окну, оно озарилось изнутри оранжевой вспышкой. Стрельба продолжилась, в закрытом помещении от грохота, должно быть, все оглохли.
Знакомый звук: кольт «Молния» тридцать восьмого калибра. Такой же сжимала моя рука. Шансер мисс Шиммер! Хвала Господу, она жива! Лишь сейчас я понял, что взмок не столько от бега, сколько от страха опоздать.
Тень за оконным стеклом я заметил в последний момент — и едва успел закрыть лицо руками. Окно взорвалось фейерверком осколков, меня сшибло с ног. Револьвер ожил, скользкой форелью вывернулся из пальцев…
Что осталось Саймону Куперу? Лишь проводить взглядом тёмную фигуру, уносящуюся прочь. Взгляд шансфайтера привычно расчертил беглеца на области вразумления и ниспровержения, раскрасил в багрянец и пурпур, черноту ночи и белизну горных снегов. Кем бы он ни был, этот беглец, он был человек, рождённый отцом и матерью. И он исчез в ночи быстрее, чем я успел достать «Фронтир» из второй кобуры.