Ульяна выбралась из-под меня, и некоторое время я смотрел из-под ресниц на белоснежную кожу её спины, проступающие очертания позвонков и тонких рёбер. Она казалась такой хрупкой, беззащитной, и, увидев покрывшие её тело мурашки, я не задумываясь протянул к ней руку в намерении вернуть к себе и согреть. Бэмби начинает судорожно дышать, и я понимаю, что она плачет. В голове сразу возникает догадка о том, что это типичный способ манипулирования, и моя рука падает и сжимается в кулак.
– Я сделал тебе больно? – спрашиваю сухо, начиная одеваться.
Ульяна проигнорировала вопрос, только повела острым плечиком и, не оборачиваясь, принялась собирать свои вещи. Натянув рубашку, она застёгивает её на уцелевшие пуговицы, которых не так много осталось, и вид у девушки весьма фривольный. Слёзы высохли, а растрёпанные тёмные волосы, блестящие карие глаза и припухший рот делают её невероятно соблазнительной. Я смотрю на неё, и моё дыхание вновь учащается, а в брюках становится тесно. На короткое мгновение она ловит мой взгляд, но быстро его отводит.
Слёзы. К чему был этот спектакль, если она ни о чём меня не просит? Я недоуменно наблюдаю, как Ульяна, разгладив ладонями беспощадно измятую рубашку, направляется к выходу. Настигаю её в два шага и захлопываю не успевшую открыться дверь.
– Тебя никто не отпускал, – объясняю ей, хотя ни хрена не понимаю, что творю.
– Скуратов, прекрати. Мне домой нужно, – произносит зло и оборачивается, меча молнии глазами.
– К муженьку своему недоделанному? – спрашиваю и чувствую к нему нескончаемую ненависть только за то, что все эти годы он находился рядом с ней. По моим подсчётам, они были вместе уже в том время, когда я отбывал наказание в колонии. Меня терзали догадки о том, что, наверное, она его любила, по крайней мере, испытывала к нему явно не дружеские чувства, ведь вышла она почему-то за него замуж, несмотря на то, что он ничего из себя не представлял.
Много лет, с того дня, как в СИЗО на свидание со мной притащилась матушка, меня мучил один вопрос – почему Ульяна со мной так поступила. В тот день от матери я узнал, что брат покончил с собой, перерезав себе вены. Меня определили в другой следственный изолятор, и я пребывал в абсолютном вакууме, отрезанный от внешнего мира и информации, доходившей до меня только в той дозировке, что отмерял Хмельницкий. Серёга, тот еще долбоёб, попался милиции и ожидал суда за кражу какой-то тачки, которую он на спор пытался угнать по пьяни. Когда узнал об этом, думал, вышибу ему все зубы. Кроме него я больше никому не мог доверить заботу о Бэмби.