— Вершины? Удел редких... Ты о своей жизни всерьез думаешь? Кажется, не очень себя затрудняешь. Забил себе голову возвышенными идеалами. А жизнь, дорогой, проще и грубее. Растяп она не терпит. Упустишь удобный момент — и все. Свисти в кулак. Никто про тебя и не вспомнит.
— Пустое говоришь, Борис,— возразил я.— Какая карусель? Место по способности найдется каждому. Нужно просто определить, к чему тянет. И еще надо уважать свое дело.
— Смешняк! Со способностями в наше время ходят тысячи. Ну и что? Ладно, оставим это,— с раздражением сказал Борис, видно, недовольный, что затеял такой отвлеченный разговор.— О другом, Гриша, сейчас думаю...
Он замолчал, отвернувшись к окну. Потом взглянул на меня проницательно и неожиданно душевно сказал:
— Не могу без Нади... Просто по-человечески не могу. Вот что для меня теперь главное. Так думал в Москве. Окончательно здесь понял. В нашем доме. В своем доме. Хочу, чтобы он оставался моим. Помоги мне в этом. Как заставить Надю поверить мне? Как?
Борис говорил это с такой горячей и неподдельной болью, что мне стало искренне жаль его. Выходит, болтовня о карусели — пустая. Может, просто хотел покрасивее сказать? Я сейчас опять верил ему. Верил в то, что он действительно хотел мира с тетей Надей. Разве так уж невозможен этот мир? Наша семья опять оказалась бы в полном сборе.
— Пойди на уступки тете Наде.
— Какие?
— Сам решай.
— Много вокруг нее появилось советчиков,— угрюмо сказал Борис.— Встали между нами.
— Кто?
— Будто не знаешь. Он вдруг поднялся.
— Ухожу...— Постоял, о чем-то задумавшись.— К тебе просьба. Не трепись о нашем разговоре.
— О чем я буду трепаться? Странная просьба.
— Одно могу тебе сказать: скоро все придет в ясность. К лучшему для всех.
И ушел. Явился, посеял смуту и ушел.
Мне вспомнились чьи-то слова, что человеку для выполнения даже самого обыкновенного, несложного дела необходимо внутреннее счастье. Тогда может быть достигнут наивысший успех. Борис в эту встречу показался мне человеком, лишенным такого внутреннего счастья, хотя и должен вскоре стать кандидатом наук, вроде успел вскочить на свою карусель. Отсюда, наверное, все его странные речи, грубость, которой раньше за ним не замечалось, резкое, недоброе отношение к людям.
Опять нагнал на меня Борис хандру. В этот день я ничем не мог заняться, все у меня валилось из рук.
Задолго до восьми часов я пришел на плотину.
Остывало раскаленное за день голубое небо. У горизонта собрались неподвижные, с розовым отливом, крутые облака. Замерли березы, ни один листик на них не шевелился. Зеркальную гладь пруда изредка морщили резвящиеся рыбы. Я сел на скамейку, со спинкой, изрезанной инициалами и датами памятных встреч.