Сжимаю с силой руль, беспрерывно думая о том, что, признайся она мне тогда во всем, я всю землю, по которой они ходили, в пепел бы превратил, я мучил бы их, убивая, принося страдания и смывая их кровью слезы своей любимой, до которой они посмели дотронуться. Но Соня обрекла меня на жизнь в собственных иллюзиях, без возможности отличить друга от врага – это сжирало меня, как гангрена, распространяясь по телу и захватывая меня целиком.
Я подъехал к дорожке, ведущей к старенькому деревянному домику, расположенному в глуши. Чернышев Денис Петрович на старости лет полюбил уединение, заработав достаточно, чтобы жить и отдыхать, как ему вздумается, но больше всего ценил возможность поохотиться с друзьями на дичь. У меня было время, чтобы собрать о нем информацию, выявляя его болевые точки, и я нашел только одну слабость, потому что с возрастом мало что остается достаточно важным.
Расположенный в кобуре ствол согревал.
Завтра к нему должны были присоединиться товарищи, но сегодня никто не помешает мне с ним побеседовать. Холодный ветер приносил с собой опьяняющий запах хвойного леса, я вобрал его в себя, думая о том, что умереть здесь – не самое страшное, что может произойти с человеком, особенно зная, какую боль причинил он моей женщине.
Чернышев выглядел так, будто ждал меня именно сегодня. На его лице не было раскаяния, лишь осознание необратимости скорой смерти. Обреченность. Мы сидели в его кухне за большим деревянным столом, с одной стороны – он, с другой – я, а между нами – мое оружие, направленное на него.
– Значит, рассказала твоя сука всё, – ухмыляется Черный, смотря мне в глаза с ухмылкой, словно желая через этот взгляд показать, что в его руках столько лет была власть над Софией.
– Значит, рассказала, – подтверждаю, понимая, что смерть – слишком слабое наказание, чересчур гуманное. Мне нужен его страх, его страдания, мысль, которая будет причинять ему с последним вздохом душевную боль, оттого что он уже ничего не сможет изменить.
А пока он выглядит так, словно решил уже для себя, что все равно выйдет победителем в нашей битве, излучая самодовольство.
– Как ты жил, нормально эти годы? – интересуюсь спокойным голосом не ожидая ответа. – Слышал, дочка у тебя была.
По лицу Черного проходит тень, словно он не может понять, к чему я веду, а интуиция ему подсказывает совсем не добрые варианты.
– Умерла моя дочь.
Мне было известно, что она в состоянии алкогольного опьянения попала вместе с супругом в аварию. Погибли оба.
Достаю из внутреннего кармана пальто несколько фотографий, на которых изображена маленькая девочка двух лет, задорно улыбающаяся на руках деда, и кидаю Черному. Он смотрит на фото, отшатнувшись, и поднимает на меня глаза с тем выражением, которого я так ждал.