Так была устроена наша земля. И было на ней нескучно.
— Из оврагов, к центру ближе, — шепчет Шура то же, про что думаю и я, — там можно и лопатой.
Я сразу представила нашу лопату с черенком, отполированным ладонями до желтоватого костяного цвета, до лаковой скользкости. На черенке кем-то выжжены слова: «Труд облагораживает». Такой лопатой хорошо, удобно копать.
— Спрашиваешь!
— Потом знаешь, что будет? Построят нам большую школу, и у нас будет пионерский отряд!
— А возле мельницы, — говорит Шурка, — сделают плотину доверху, и у нас будет река, или большое озеро, или целое море. Во, купаться-то!
— А может, и на самолетах будем кататься. Ну, прокатят нас немножко…
Мы уже не раскладываем «чечки», сидим на завалинке, глядим в небо, даже и не в небо, а в какую-то колышущуюся, текучую, теплую пустоту-высоту, исходящую голубым, дымным, нежным… Тополевые ветки застыли, млеют в этой голубизне.
До земли, до тепла уже недалеко. Особенно здесь, на припеке, на завалинке. Нужно еще прожить сколько-то дней: пока стает снег, пройдет по оврагам водой, вгрызаясь в землю, роя глину; пока подсохнет все и зазеленеет. Пока мы сможем выйти с лопатами к центру Земли.
Мы всегда любили это время: заиграй-овражки. Когда снег, тот самый, что «живет-молчит», теперь, умирая, ревет. Он ревет, удирая от весны. Он идет, течет по каждой низинке, по каждому на глаз-то и незаметному склону, шевелится у вас на глазах мускулистыми гибкими хребтами ручейков и ручьищ; сверкает живым небом в закрытых низинках-озерах и копытных следах-провалах, на размягших, зернистых, желто-коричневых дорогах. Все это время, пока бурлит половодье, живешь в таком ликовании, будто без передышки смотришь кино «Чапаев», когда показывают, как мчится наша победная конница, сметая врага! А уж нынешняя весна и вовсе удивительная: она должна открыть нам новую землю, не просто землю — целый сундук сокровищ! Наверное, были той весной и пасмурные дни, но помнится только солнце. Оно не просто идет по небу, оно бешено крутится вокруг невидимой оси, как с силой запущенная юла: оно крутится, издавая тонкий, неумолчный звон, и от этого-то бешеного вращения, от высокого этого звона и играют вешние воды, набирают скорость потоки, и заливаются, подражая солнцу, все пичуги — и зимовальщики — воробьи и синицы — и начинающие прибывать из-за морей.
Бабушка послала меня на пекарню за закваской для теста.
— Даня, — строго наказывала она мне, — смотри не лезь в овраги, провалишься, утонешь. Иди по мосту. Да поскорей, — добавила она свою вечную присказку.