Между прочим, на «Артек» мы очень надеялись. Тут поток падает сильным водопадом, роет землю, как машина. Может быть, нынче вынесет, выроет из земли что-нибудь драгоценное?
Сейчас «Артек», как Петергоф на бабушкиных открытках, — то ли фонтан, то ли каскад: со всех уступов, со всех боков льются, светятся, дрожат легкие потоки, струи, струйки. Они рождают плеск, звон, журчание, не сливающееся с басом водопада, каждая живет отдельно, поет свою песню.
Насмотревшись до черноты в глазах, полуослепнув от сверкания и блеска, бредем вдоль главного русла, ищем узкое место, очень хочется на ту сторону, там выше, там на взлобке земля показалась, мы уже видим ее, и еще мы видим — вот так подарок! — там, оттуда, из-за этого взлобка выглядывают ветки уже цветущей вербы, нам даже видно, какие пушистые, желтые цыплята усеяли их.
Неужели не найдем, где прыгнуть?
Ага, вот! — вон снежный мысок на том берегу ручья.
— Смотри, Дашка, — кричит мне Шура, она немного сзади идет, — под этим земли нет!
Но я уже прыгаю, отталкиваясь палкой, как шестом, погрузив ее в середину ручья.
Я бы, наверное, допрыгнула, если б не ледяное дно. Палка скользнула, и я шлепнулась в воду. Я судорожно хваталась за снежный бережок, а он ломался, обваливался, и я чувствовала, как заносит быстрой водой ноги, разворачивая меня вдоль ручья. Палку-то мою унесло сразу. Но я все-таки выкарабкалась. Думаю, что все очень быстро произошло, хоть мне казалось, я целую вечность барахталась в обжигающей воде. Шурка даже не успела закричать. И я молча уселась на берегу. Было как во сне: немо, глухо. Исчезли все звуки, и вода не шумела. Только очень ярко светилось все кругом. У самых моих ног бегущая коричневая вода несется. А на ногах-то: блестящие, совсем как новые — потому что мокрые! — калоши. Горячая радость плеснула мне в лицо, включила снова все звуки, Вернула голос.
— Шурка-а! — завопила я. — Калоши-то, а? — Я задрала ноги, чтоб она убедилась.
И тут же вскочила, впервые почувствовав, как противно-мокрый холод облепил все мое тело до пояса.
Мокрая, вот и хорошо! Мне теперь все нипочем!
— Сейчас я тебе вербы наломаю! — крикнула я и побежала к оттаявшему пригорку.
Вот она, новая земля!
Я шагнула на проталинку, она казалась на вид такой же теплой, курилась легким, чуть заметным парком, я даже шлепнула по ней ладошкой. Но холодной была земля!
— Еще согреемся! — сказала я ей про себя и побежала к вербе, с трудом вытаскивая калоши из вязкой пашни.
Всего-то три шага по земле, потом снова снег. За этим пригорком круглое, словно блюдце, и такое же мелкое углубление. Здесь долго держится весенняя вода, вплоть до летней жары, и пушистые шарики на лаково блестящих лозинах краснотала получаются самые желтые, самые крупные и душистые.