Чем ближе подходил Муса к селу, тем ярче становились воспоминания. У самого села, он заволновался и убавил шаг, а затем и вовсе сел на землю. Обхватив колени, он задумчиво смотрел вдаль, а точнее, вглядывался в собственную жизнь и в который раз старался ответить себе на вопрос: за что?
Отец погиб. После похоронки мать прожила недолго. К концу войны она женила сына на только что подросшей дочери давних знакомых, успела понянчить внучку. И умерла, как будто торопилась вслед за мужем и не желала становиться обузой для восемнадцатилетнего сына. Ни отец, ни мать не узнали о позоре, свалившемся на него. И Муса скорбел по родителям, особенно по отцу, но вздыхал облегчённо.
Как отнесутся к нему сельчане? Как встретят жена и подросшая дочь? Перед глазами не раз являлось растерянное, горестное лицо жены. Во время обыска она порывалась что-то сказать, тянула к нему руки, но не находила нужных слов, и сжатые кулачки беспомощно замирали возле груди.
Уже две недели как Муса жил дома. Дочь охотно отвечала на вопросы, сама же ни о чём не спрашивала. Жена хлопотала, суетилась, вдвоём с дочерью они о чём-то шептались, но за столом вели себя молча.
– Привыкли без меня, – печалился Муса, – может, им за меня стыдно?
Вот, только заметил, что его чай к концу чаепития становится сладким. За столом он сам раскалывал сахар и брал себе самый маленький кусочек, больше для порядка, ювелирно растягивая его вприкуску. Остальные наколотые кусочки пододвигал дочке и жене. Поймал за руки он обеих одновременно, когда они пытались опустить сахар в его пиалу. Рассмеялись втроём. И сразу стало шумно и весело. Дочь защебетала, принесла и показала школьный дневник, стала рассказывать об уроках.
Муса перекапывал во дворе грядки, когда прибежал сосед и попросил помочь. В школе намечался ремонт, и надо, мол, передвинуть мебель и тот самый сундук. Муса без разговоров согласился. Зла он ни на кого не держал, отчасти даже был благодарен – пока он отбывал срок, жену взяли уборщицей. И сейчас Толкынай тоже была в школе.
Сундук стоял на прежнем месте. Его надо было хотя бы немного отодвинуть, чтобы осыпающуюся за ним стену заново оштукатурить и побелить. Поддевая сундук ломом, пятеро мужчин кое-как его переместили. Толкынай принялась выметать скопившийся за ним мусор. Вместе с мусором выкатился свёрток, перевязанный крест-накрест. Отряхнув с него густую, ожиревшую пылью паутину, развернули. В свёртке лежали деньги.
Повисшую тишину нарушил стон: Толкынай, отрывисто выдыхая странные звуки, сползала спиной по стене. Муса бессильно опустился на колени, погрузил голову меж локтей и лихорадочно задвигал ладонями по затылку, безотчётно делая бестолковые поклоны. Выкрик, похожий на рык раненного зверя, разнёсся по школьному двору. Тихим эхом ответила всё понимающая степь.