В середине пятого дня оголодавший юноша заметил в зарослях высокой травы несколько грибов, подобные уже встречались прежде и, вроде бы, не таили яда. Опустившись на колени, Гордас тщательно обыскал дерновину и собрал весь нехитрый урожай шампиньонов. Настоящее лакомство… почти так же вкусно и питательно, как вчерашние личинки, белесыми бугорками облепившие ствол рыхлого увядающего кактуса.
И вдруг Гордас заметил корзину. Настоящую корзину из потемневшей от времени гибкой лозы. В ней были птичьи яйца - всего пять мелких крапчатых яиц. Гордас затаился в траве с пушистыми кисточками соцветий, какое-то время выжидал и осматривался, потом протянул руку и, вынув из пуховой подстилки первое яйцо, тут же разбил его себе в запрокинутый рот.
Его остановил холод клинка, прижатого к шейной артерии и грудной женский голос, с забавным акцентом говоривший на знакомом языке:
— Это не твое. Положи обратно.
Гордас скосил глаза в сторону возможной опасности и раздосадовано подумал, что сейчас может причинить боль незнакомке, стоящей за его спиной. Пара уверенных, быстрых движений, отточенных годами тренировок, и, нависая над распростертой на земле девушкой, он уже сжимал тонкое запястье, тщетно пытавшееся удержать оружие.
— Не бойся, я тебе зла не причиню.
В ответ кареглазая хозяйка корзины лишь улыбнулось.
— Я знаю. Тебе не успеть.
Гордас тут же почувствовал как, распарывая ткань куртки, в бок ему упирается второй кинжал.
— Да ты умеешь за себя постоять! Думаю, пора заключать перемирие.
— Пора.
Она была очень милая. Длинные каштановые волосы заплетены в косы и украшены алыми лентами. Губы тоже показались Гордасу ярко-красными, словно ягоды остролиста среди сочной зелени листвы. Глаза удлиненные и немного раскосые, густо подведенные черным по нижнему веку. Маленький вздернутый нос. Милая…
Все получилось естественно и легко - он наклонился и поцеловал девушку, лежащую под ним, и она ответила так, словно ждала этого мгновения долгие годы и нарочно выбежала навстречу, заслышав его шаги. Уже потом, долгое время спустя, Гордас вспоминал свой поцелуй на лугу не более как горячий порыв человека, долго пробывшего в одиночестве.
Это было естественное стремление к существу противоположного пола, раскрывшему объятия навстречу, всего лишь веление слепой плоти, изголодавшейся по ласке. Гордас потом не раз убеждал себя в том, что разум и чувства его в тот момент находились в некой отрешенности от происходящего. Девушка сама с готовностью целовала его в ответ, но все же не позволила избавить себя от шароваров, скрытых под просторным платьем-рубахой.