Можно было бы постучать в дверь, только вызов охранника воспримется как сигнал к нападению, это понятно. Стась холодно рассудил, что неплохо было б ввести разлад и сумбур в ряды противника. Только так можно выиграть какую-то каплю времени. А там будь, что будет. Смерть одна, пусть она будет яркой.
Уже принятое решение набухало гноем гнева. Стась почти физически ощущал боль у сердца, ту, что вспухла огромным фиолетовым нарывом. Боль пульсировала, обдавая то жаром ярости, то холодными волнами ненависти. Терзания неопределенности были хуже близкой гибели.
Стась встал с нар и подчеркнуто нерешительно направился в сторону полога, отделяющего логово Рыжего от остального мира. Дорогу тут же перекрыли две массивных фигуры мокрушников Фимы и Еремы, которым, по слухам, убить что человека, что курицу, было без разницы.
– Чего тебе? – набычился гориллоподобный Фима, слегка ошалев от наглости практически трупа.
– К Рыжему. Прощения просить пришел.
– Пшел на… – апатично процедил сквозь гнилые зубы Ерема.
Но тут из-за полога вынырнула рыжая головенка.
– Парни, вы чо? Такой гость… сам к нам. Иди сюды, моя хорошая, – осклабился нехорошей улыбкой Рыжий, и два амбала расступились.
Четыре шага до лежбища Рыжего стали, пожалуй, самыми трудными за все двадцать лет Стасевой жизни. Шел как на эшафот, прокручивая еще и еще раз шаги к отступлению.
Раз.
Два.
Три.
Четыре!
Марута в одном броске, словно кобра, выбросил все тело с вытянутым кулаком в сторону ненавистной рыжей физиономии. Время вдруг встало. Стас недоуменно смотрел, как побелевшие костяшки пальцев очень медленно, словно увязнув в густом сиропе воздуха, тянутся, тянутся, тянутся, отражаясь в удивленных зрачках Рыжего.
Хруст. Почти эйфорическая боль в кисти, проламывающей, сплющивающей носовую перегородку, вминающей конопатый хищный клюв внутрь, к покатому лбу. Волна от соприкосновения прошла через все тело Стася. Рыжий откинулся назад, резко, будто собираясь пробить черепом крашеную тюремную стену. Глаза его превратились в плоские бессмысленные пуговки, и Стас понял, что черная свеча жестокого и неправедного ума пусть на время, но погашена.
Не успели кровавые сопли Рыжего упасть на серые доски пола, как Марута чуть ли не по головам удивленных и опешивших бандюков белкой юркнул прямо к стальным дверям, понимая, что они сейчас – единственная защита. Единственные товарищи, которые прикроют спину и от заточки, и от удавки, и от навалившихся грудой тел, стремящихся подавить не вписывающуюся в их первобытные понятия личность, чтоб потом, чуть позже, раздавить ее, уничтожить.