Я всегда ожидала, что он мирно испустит дух во сне: такая концовка гармонировала бы с тем, как он провел последние один или два года своей жизни. К тому времени я уже дописала последние главы этой книги. Я говорила себе, что траекторию его биографии наверняка уже ничто не изменит, разве что какой-нибудь теракт. И потому, когда его отпевание – а состоялось оно спустя десять дней после кончины в церкви святого Фомы Аквинского в Пало-Альто – совпало со страшным днем национального траура во Франции, мне показалось, что это не случайность. Днем раньше Париж содрогнулся: в результате бойни, устроенной джихадистами, погибли 130 человек – это была самая масштабная атака на французской земле, случившаяся после Второй мировой войны. Эта добавочная скорбь словно бы примешалась к красоте и строгости Kyrie и Dies Irae, вплелась неслышной нотой в григорианский хорал мессы. Парижский инцидент был словно разыгран по нотам «Завершить Клаузевица» – закралось ощущение, что Рене старается достучаться до нас, твердя: «Вот видите! Что я вам говорил?! Пожалуйста, прислушайтесь к моим словам».
На обложке программы панихиды я прочла последние строки «Карамазовых», где подхвачена мысль, которую я только что записала, чтобы включить в постскриптум книги. Итак, пусть это будут последние слова и в моей книге, и в жизни Рене Жирара: «Мы непременно восстанем из мертвых, непременно увидим друг друга и весело, радостно расскажем друг другу все, что было».
Несколько лет назад на одном семинаре в Беркли профессор Уильям Джонсен – он редактор «жираровской» книжной серии в «Michigan State University Press» – обратился ко мне с необычной просьбой. К тому времени я опубликовала несколько статей о своем друге Рене Жираре, и Биллу они понравились. «Я хочу, чтобы вы подумали над какой-нибудь идеей для книги», – сказал он. Мне пришло в голову, что ни в одной книге жизнь и научная деятельность этого французского теоретика пока не сплетены воедино таким образом, чтобы широкие круги образованных читателей удостоверились: идеи Жирара – не плоды каких-то разнородных приступов вдохновения на протяжении долгой жизни, а звенья единой логической цепи. Если бы не просьба, с которой Билл обратился ко мне в Беркли, не было бы и книги, но у меня есть масса других оснований благодарить Билла. Билл терпеливо опекал мою книгу и направлял работу над ней на всех этапах. Редакторское чутье у него превосходное, и я признательна ему за то, что, когда порой у нас возникали разногласия, победа оставалась за ним – и книга от этого только выигрывала.