Гермий не представлял, каким способом можно приручить Химеру, одержимую местью за поверженного отца. Но если ты не знаешь пути к цели, это не значит, что кто-то другой уже не идет по сокрытой от тебя дороге.
Бог едва не упал с небес, когда совсем рядом, вторя мыслям о луке и стрелах, вспыхнула огнистая радуга. Дальний край ее тонул во мгле старика Океана; ближний несся вперед, туда, куда летел и сам Гермий – за море, в Ликию. В ушах, едва не оглушив бога, громыхнул топот копыт. Казалось, радуга – это табун горячих коней, а небеса – каменистая долина. Но нет, это серебристый ихор, текущий в жилах сына Зевса, от возбуждения ударил в голову. Пытаясь успокоиться и понимая, что это невозможно, бог рванул следом за радугой.
Быстрей! Не отставай!
Он все-таки отстал. Когда под Гермием открылась Чаша Артемиды, великан уже играл с собакой. Жеребенка рядом не было, но бог не сомневался: был, был! Где он сейчас? Неважно, успеется. Двуглавый пес? Сходство с Кербером, стражем царства мертвых, сразу бросалось в глаза. «Их там двое было, собак, – всплыли в памяти слова Персефоны. – Тот, что поменьше, удрал. Я его больше не видела, должно быть, наверх выскочил…»
Ты Орф, беззвучно прошептал Гермий. Я сказал Персефоне: «Клянусь сандалиями, сестричка, это Орф. Родной брат твоего проглота. Он сейчас тоже в Ликии обретается; а может, уже и не в Ликии…» Я никогда раньше не видел тебя, я только слышал о тебе.
Вот, увидел.
Аполлон с Артемидой летали в Ликию не затем, чтобы приручить Химеру. Они хотели прибрать к рукам тебя, Орф. Они опоздали, ты уже нашел себе хозяина.
Радуйся, сын Тифона и Ехидны.
Пес радовался. Он радовался так, что находясь неподалеку, случайный зритель сам переполнялся буйной радостью. Удача, думал Гермий, переводя взгляд на великана. Редкая удача, подарок судьбы. Кто же ты, исполин в латах?
Имя он увидел сразу: Хрисаор Золотой Лук.
Следом явилась природа: морская.
Последним открылся возраст. Великан оказался юнцом, считай, мальчишкой, жеребенком… От внезапной догадки Гермий похолодел. Чуть не сверзившись с небес, он вперил взор в великана, уточняя количество прожитых лет, месяцев, дней. Так, хорошо. Теперь надо вспомнить, обязательно надо вспомнить… Возраст смертных бог видел не так отчетливо, как возраст бессмертных. Но Гермий провел достаточно времени рядом с Гиппоноем, который теперь звал себя Беллерофонтом. Интерес к жизни парня оказался очень кстати. Если быстроногий сын Зевса и не смог бы измерить срок жизни Сизифова внука с точностью до одного дня, Гермий готов был махнуть рукой на ничтожную погрешность.