Они были ровесниками: Беллерофонт и Хрисаор.
Чутье, неподвластное сомнениям рассудка, криком кричало: они родились в один день! Смертный – в Эфире, бессмертный – на островах в Океане. Мальчишка – сын Главка и Эвримеды, для всех приемыш, но скорее всего родной, как и его погибшие братья. Главк пытался обмануть богов, оспорить приговор судьбы. Гермий ценил такие устремления. Покровитель хитрецов, он даже пришел бы Главку на помощь, когда бы не запрет отца-Громовержца.
Великан, кто твои родители?
Забавляясь с собакой, гигант сдвинул шлем на затылок. Взгляду бога открылось лицо, которое Гермий в своей жизни видел не раз, не два – чаще, чем ему хотелось бы. Мысленно сын Зевса добавил этому лицу возраста, а лбу – морщин. Сдвинул брови на переносице, заложив гневную складку. Подарил жесткость обильным иссиня-черным кудрям, рассыпавшимся по плечам; плеснул на виски чуточку благородной седины. Превратил мягкую юношескую бородку в курчавую бороду зрелого мужчины.
На Гермия смотрел Посейдон, Колебатель Земли.
Ну да, дети бешеного дядюшки по большей части исполины. Трезубец Посейдона, когда бог морей управлял не волнами, а землетрясениями, оборачивался аором, тяжким мечом; меч Хрисаора оборачивался луком и стрелами. Гермий видел эти метаморфозы – и теперь, паря над Чашей, понимал их природу.
Меч как ипостась лука. Меч как ипостась трезубца.
Сын как ипостась[15] отца.
Кто твоя мать, великан? Ты утес, Хрисаор, живой камень. Волна, способная превратиться в гранит. Гранит, готовый встать девятым валом. Слияние качеств, проявившееся в ребенке – из известных Гермию женщин лишь одна умела обращать жизнь в камень. Ссыльная, изгнанная в седую мглу Океана за связь с Посейдоном.
Радуйся, Хрисаор Золотой Лук.
Радуйся, сын Черногривого и Медузы Горгоны.
Радуга пала внезапно, как гром с ясного неба. Гермий едва успел увернуться, иначе попал бы под удар. Последнее, что он видел – великан подхватил пса на руки, прежде чем многоцветный огонь поглотил обоих.