— Ага, как в гробу. Не выпускать ни при каких обстоятельствах, понял?
— Кого?
— Повариху! Неужели за такие бабки тебе сложно мозг в работу подключать? Е
Идиоты…
Отключаюсь и еду по дому, не часто, но поглядывая на лестницу второго этажа. Не орать же мне «Ева» на весь дом. Но вдруг, из ее комнаты доносится тихий голос, и я мчусь туда, застывая у полуоткрытой двери.
— Да, милый. Как тебе там? Не устаешь?
Что за хрень? Милый? И какой такой милый позволяет такой женщине работать в доме озабоченного мужика? Пусть даже и инвалида.
— Да. Все хорошо. Нормальная работа. Может даже получится кредит немножко перекрыть.
Кредит? Хотя, о чем я? Какой обыватель сейчас без кредита. Сейчас стало модно иметь кредитную карту. Но на транжиру Ева не похожа.
— Не переживай. Тебе эта поездка нужна. И не сомневайся в себе. Я люблю тебя.
Люблю тебя… Как серпом по яйцам. То есть у нее кто-то есть, а она со мной флиртует. Нет, не может она такой быть. Или флирт мне мерещится…
Она выходит в дверь, и я не успеваю уехать. Мы сталкиваемся взглядами и ее лицо мгновенное покрывается розовыми пятнами. Она открывает рот, чтобы возмутиться, чтобы высказать, может быть даже сказать коронное. «А мама не учила вас, что подслушивать нехорошо?» Я бы обязательно ответил, что моя мать ничему меня не учила. Она сидела в комнате круглыми сутками, пока однажды отец не убил ее. Обстоятельств я не знаю, но он врал, когда рассказывал с каким удовольствием это сделал. А еще о том, что вернулся бы вспять и никогда бы не завел двух спиногрызов. Никому бы этого не рассказал, а на нее бы правду вывалил.
Ну же Ева, скажи хоть что-то…
Но она молча собирается уйти, но я не могу так просто ее отпустить.
— Кто он? — в ответ молчание и прямая, застывшая спина. — Кто он, Ева?
— Не ваше дело, — не оборачивается она, а меня злость с головы до ног пробирает. От тайн и секретов кружится голова, и я кричу ей вслед так что стены дрожат.
— Мое, пока ты работаешь в этом доме.
— Что? — оборачивается. — Я могу уйти, Харитон Геннадьевич. И сделаю это прямо сейчас.
— Не уйдешь. Я знаю правду.
— Правду? — поднимает она бровь. — И какую же правду вы знаете?
— Ты не Ева. Это имя принадлежит умершей бабке. Ты убила ее?
— Я ее не убивала! Как у вас язык повернулся сказать, что я ее убила?
— А как у тебя язык повернулся, сказать, что ты бросишь меня?
— Брошу?
— Ты поняла, о чем я, — подъезжаю ближе и как не приятно смотреть на ее снизу-вверх, я все равно остаюсь на месте. — Ты не уйдешь отсюда, пока я тебе не скажу.
— Слышали, что гордость и самоуверенность самый худший грех.