Мы не виделись почти неделю, с последнего собрания, когда я провожал её домой и мы чудно говорили о поэзии. После того вечера я ей не звонил, боялся показаться назойливым. Нет ничего хуже назойливости, особенно если отношения висят в воздухе и каждое неловкое слово способно всё поломать. А я и так шучу неудачно, нынче мне в самый раз помолчать. Так может быть… Быть может, Анна поняла мои сомнения и решила сделать шаг на встречу? Сама пригласила меня на свидание?
Свидание… Я почувствовал, как приливает кровь к щекам. Давно я не ощущал подобного, пожалуй, со времён полузабытой юности, когда любая мысль о женщине вызывала прилив крови не только к щекам, но и по всему телу. Со лба по виску скатилась капля пота. Я достал платок, вытер лицо.
— Жарко сегодня, — вздохнула Анна.
— Жарко? — не понял я.
— Ну да, вон вы какой красный.
Если бы она только знала, почему я такой. Я посмотрел в её глаза, и на миг мне показалось, что она в самом деле знает; строгость исчезла уступив место привычной насмешливости, и к светлым полупрозрачным льдинкам вокруг зрачка примешались зеленоватые блики лукавства… Хотя нет, пустое. Вряд ли Анна обременяет себя необходимостью думать о чувствах, которые она вызывает у мужчин. У неё нет в этом нужды.
— Какие у нас планы? — осведомился я.
— ПровОдите меня домой?
— С радостью, — кивнул я, и добавил чуть слышно. — Вы же знаете.
Анна взяла меня под руку. Почувствовав её пальчики на своём локте, я покраснел ещё больше. Как это приятно, когда любимая женщина тебя касается…
Некоторое время мы шли молча. Я смотрел на потрескавшийся от времени асфальт под ногами, на запылённую траву газона, и мне вдруг стало грустно. Слева и справа от нас бесконечной цепочкой тянулись дома частного сектора, полуприкрытые от прохожего взгляда селекционными яблоньками и вишнями, из-за их спин сиротливо выглядывали две панельные пятиэтажки. Всё это казалось неудачным декором на задворках наших непонятных отношений — скучно и некрасиво. Куда как приятнее смотрелись бы сейчас витрины дорогих магазинов, цветная брусчатка, огни рекламы и Эйфелева башня над головами…
— Роман, помните, вы говорили, что работали пожарником? — спросила Анна.
Французские мотивы мигом растаяли, и я едва не споткнулся: вот те раз — пожарник. Меня так даже мама не называет. Не то, чтобы это слово меня оскорбляло или злило, нет, просто неприятно — пожарник. Что бы о нас не говорили, какие байки не выдумывал, не заслужили мы подобного обращения, поэтому в ответ часто хочется сказать что-нибудь дерзкое, и я не сдержался: