В «Кафке» впервые появляется концепт «ризомы», который мы находим в первых же строках книги: «Как войти в творчество Кафки? Это – ризома, нора. У Замка „множество входов“, чьи законы использования и распределения не очень-то известны. У Отеля в „Америке“ бесконечное число входов, главных и вспомогательных […]. A значит, мы войдем с любого конца» [1015]. Известно, что этот принцип множества возможных входов, соединений в разных точках, несущих самые разные значения, этот выбор ризомы, растущей по горизонтали, а не дерева с его иерархией ветвлений, станет в 1977 поводом для публикации одноименной книги[1016] и послужит введением к «Тысяче плато». Помимо того, что концепт ризомы особенно подходит для описания запутанного мира Кафки, это еще и новое оружие в борьбе против психоаналитических интерпретаций. Противник четко обозначен на первой же странице книги: «Принцип множественности входов препятствует внедрению врага, Означающего и попыток интерпретировать творчество, приглашающего, фактически, только к экспериментированию»[1017].
В «Кафке», произведении, переходном между двумя крупными работами, также возникает важный концепт, который будет «орошать» будущую тысячу плато, – концепт сборки, давший название одной из глав книги[1018]. Если в «Анти-Эдипе» ключевым концептом была желающая машина, то «Тысяча плато», вышедшая несколько лет спустя, может быть прочитана как настоящая теория сборки. В «Кафке», находящемся посередине этого пути, еще активно используется концепт машины: Кафка и сам представлен как машина письма. Но уже можно почувствовать предстоящее изменение. Сборка становится реализацией машины благодаря соединениям, в которые она вступает.
Итак, два фундаментальных концепта философии Делёза и Гваттари, сборка и ризома, рождаются из интерпретации Кафки, в конфронтации с литературой как местом эксперимента. Как обычно, Делёз и Гваттари встают на точку зрения, противоположную той, что представлена во всех анализах, интерпретациях и исследованиях специалистов по творчеству Кафки. В литературной традиции было принято представлять его как выражение безнадежного, абсурдного мира, сталкивающегося с бюрократической логикой, с обсессией, заставляющей отчаянно биться о стену непонимания. Делёз и Гваттари, в свою очередь, представляют Кафку-комика, веселого Кафку, который всегда на стороне желания, сталкивающегося с инфернальными логиками бюрократической машины в трех ее формах – сталинской, нацистской и либеральной американской в критической перспективе, более эффективной, чем многие узкополитические разоблачения.