Впрочем, когда в 1995 году Делёз уходит из жизни, Бадью отдает ему искреннюю дань уважения. С этого момента он даже считает себя достойным преемником Делёза как философского авторитета в Париже-VIII, правда, при одном условии – работы Делёза надо прочесть, приложив к ним критерии «хорошей философии». Спустя два года после смерти Делёза он посвящает ему книгу, в которой намеревается наконец засвидетельствовать свою близость к Делёзу, хотя при жизни последнего он с ним только конфликтовал[1539]. Конечно, с конца 1980-х годов тон у Бадью уже не такой воинственный. Хотя он по-прежнему ссылается на Сталина и Пол Пота, маоизм уже похоронен. Делёз же с 1987 года на пенсии. Бадью находит некоторые достоинства в его новых книгах, в частности в эссе о Лейбнице, «Складке» 1988 года, хвалебную рецензию на которую он публикует в «Философском ежегоднике». Неизменно любезный Делёз его сердечно благодарит, что позволяет Бадью счесть, будто они оказались, «никогда не договариваясь об этом между собой (и даже совсем наоборот!), чем-то вроде парадоксального тандема»[1540].
После этого начинается несколько запоздалая переписка, следующая за публикацией «Бытия и события» Бадью в 1988 году. Эта переписка, продлившаяся с 1992 по 1994 год, в основном касается вопросов философии математики и эпистемологии. Инициатива исходила от самого Бадью. Цель ее, которая, впрочем, уже достигнута, состоит в том, чтобы гарантировать своего рода делезианскую преемственность в университете Париж-VIII, где многие студенты-философы хотят писать диссертации по Делёзу, а в Бадью видят человека подходящей квалификации. В 1991 году Бадью предлагает своему коллеге провести дискуссию – как раз в тот момент, когда последний дописывает работу «Что такое философия?». Делёз отказывается, но вполне аргументированно, и Бадью ему отвечает. Из этого обмена репликами тем не менее складывается важная переписка, которая продлится до конца 1994 года, когда обе стороны принимают общее решение ее завершить. Но Делёз отказывается от какой-либо публикации и уничтожает переписку, как он поступает со всеми следами своей деятельности, чтобы потомкам остались только его опубликованные работы. Тем не менее вся переписка целиком есть у Бадью, хотя он и не может ее издать.
Упражнение, которому Бадью предается в своей работе 1997 года, посвященной Делёзу, заключается в составлении портрета Делёза, который бы походил на него, но в то же время не имел бы ничего общего с портретом делезианцев и еще меньше – Гваттари, то есть был бы своего рода чистым Делёзом, экстрактом Делёза, пропущенным через сито, идеей Делёза без Делёза. «Какой именно Делёз?», – спрашивает себя Бадью. Ответ: его собственный. С некоторым удивлением мы узнаем, что Делёз, оказывается, предлагает обновленное понятие «Единого»: «именно приходу Единого, переименованного Делёзом во Всеединое, посвящает себя мысль в своем высочайшем предназначении»