.
С другой стороны, Бадью верно понимает то, что сам он назвал «аскезой» в мысли Делёза, которую он объясняет родством со стоиками. Однако стоит ему выделить строгость, свойственную жесту Делёза, как он тут же берется утверждать, что проповедуемая им философия жизни на самом деле является «философией смерти»[1546]. Как же тот, кем двигал спинозовский конатус и кто в 1988 году сказал: «Все, что я написал, было виталистично, по крайней мере, я на это надеюсь»[1547], может питаться неким влечением к смерти? Вопреки всякой очевидности, Бадью настаивает: «Эта тождественность мышления и умирания озвучена в воистину хвалебной песни, посвященной смерти, где Делёз без малейших усилий движется в русле Бланшо»[1548]
По словам студентов Парижа-VIII, Делёз был неизменно любезен, несмотря на бесцеремонные выходки сторонников Бадью, а также многочисленных шизофреников, приходивших на его лекции. Но однажды он разозлился, когда обнаружил на своем столе листовку «отряда смерти» с призывами к самоубийству. В своей лекции 27 марта 1980 года он утверждает, что смерть может прийти только извне и ее нельзя мыслить в качестве процесса: «Когда я слышу о том, что смерть может быть процессом, у меня просто сердце кровью обливается, это просто чудовищно»[1549]. Влечение к смерти физически пугает его, и он всеми силами сопротивлялся ему, желая, чтобы возобладали силы жизни и креативности.
Рассуждая в том же духе открытия неизвестного Делёза, Бадью делает из него теоретика систематичной абстрактной мысли, для которой не слишком важна уникальность конкретных случаев, поскольку задача в том, чтобы утвердить систему мысли, производящей концепты, «которые я не побоюсь назвать однообразными»[1550]. Парадный портрет Делёза, написанный Бадью, не слишком похож, как он и сам признает, на то, что он называет «доксой», сложившейся вокруг Делёза. Вдобавок ко всему есть и вишенка на торте: Бадью называет Делёза аристократическим мыслителем и видит доказательства этого в его презрении к спорам и дискуссиям, которое принимает за антидемократическую позицию.
В своем доказательстве Бадью принижает уникальность Делёза, уподобляя его позицию простой производной хайдеггерианской онтологии. Получается, что Делёз, вопреки своим намерениям мыслить не в такт со своим временем, в конечном счете оказался лишь бледной копией столетия, в котором господствует Хайдеггер. Уподобляя философию онтологии, Делёз нацеливается на Бытие. В этом смысле он избежал разрыва современности, произведенного Кантом, и остался в стороне от критической природы его философии. То есть остался сугубо классическим мыслителем, и в этой позиции Бадью охотно узнает самого себя. В то же время он расходится с Делёзом в том, что последний отводит стратегическое положение виртуальному, оказываясь, таким образом, заложником трансцендентности: «И это понятие самым решительным образом отделяет меня от него»