Наступили каникулы. Сидел я в комнатке своей в доме на Селезневской, чертежи изучал. Заходит дядь Коля и говорит, мол: «Данька, дела наши плохи». Рассказал он мне всё про болезнь мою ужасную, про лекарства. Оказалось, что без прививок прожить мне невозможно, а деньги, оставленные отцом на лекарства, дядь Коля проиграл в рулетку. Сказал, день мне остался жить. Два в лучшем случае.
Закричал я на него, обругал, потом плюнул, да и бежал из дому. Пришел к товарищу Ваське. Мы с ним в техникуме за одной партой сидели. Рассказал он мне, что сестра у него от этой же болезни скончалась. Правда Николая Васильевича была в том, что без лекарства не протянуть и двух дней мне. Плакал я Ваське тогда обо всем. Часа два это продолжалось, потом часик я вздремнул и решил рассудить, что делать дальше.
О, Ваня, знал бы ты что случилось во мне тогда! Думаю, помешался я совершенно. Проснулся у Васьки и думаю, как денег на лекарства достать. Ничего не придумал и вернулся домой к Николаю Васильевичу. Думал, утешит он меня, может, я ему чего подскажу, как средств-то отыскать… Вместо этого огорчил он меня еще больше: лекарство это везли раньше с заграницы, а теперь из-за отношений страны нашей с государствами европейскими хлопок более не привозили, не говоря уж о каких-то лекарствах.
Я стал считать минуты. Два часа я просидел в комнате, закрывшись. Чесал голову… Чесал и плюнул. Забрал инструмент и вышел из дома. Побрел я с чемоданчиком своим куда глаза глядят.
Иду и думаю: «Помру ведь сегодня-завтра. Как же товарищи мои, учителя, Ваня? Сколького не успею сделать, сколько потеряю! Не быть моей скульптуре на Красной площади…» Сам не заметил, как до нее и добрел. Стою пред алыми ее стенами и поверить судьбе своей не могу. Открыл я тогда чемодан, достал киянку свою и зубило. Присел и выкорчевал кусочек брусчатки. На последние деньги купил булочку и молока бутылку.
Терять время было глупо, и я решил сделать свою последнюю работу – карасика с откушенным плавником. Того самого, которого я поймал на речке с тобой в Петровке. Залез я под мост и начал работу. Не заметил, как смеркаться начало. Под мостом тем более темно стало; я вылез – ночь. Слезы так и покатились. Стало страшно умирать. Я перебрался на лавочку под фонарь, там уже не помню, сколько просидел. На рассвете меня разбудил милиционер и велел уходить, пока не забрали “куда надо”.
Я доделал карасика, подшлифовал, зачистил и отправился на вокзал: хотелось приехать в Петровку, попрощаться с тобой окончательно. Я сидел и просил милостыню на билет и, честно, не верил, что успею.