Напевал песню, а слезы так и падали. Денег не подавали, а карасика я бы ни в коем случае не продал. Я уже засыпал сидя: все равно было на милиционеров и прохожих… Меня потряс за плечо дядь Коля. Он спросил как я и где провел я день. Я всё рассказал спокойно, не поднимая глаз. Он выслушал, усмехнулся и следующие его слова я очень хорошо запомнил:
«Болезнь твоя чудом еще после смерти родителей излечилась. Я тогда приехал домой пьяный, еле на ногах стоял. В погреб за самогонкой полез и разбил ящичек с лекарством твоим. Думал тогда уже помрешь – а нет! Похудел правда, но выжил! Я тебе потом просто витамины ставил, а разыграл все это, чтобы ты понял, что такое жизнь! Понимаешь теперь?»
Не помню, как я тогда отреагировал. Сердился я и радовался, все как-то смешалось… Я, может, и рад был, что живу, но стало невыносимо тяжело. Весь оставшийся день я думал: «Что же такое жизнь? Ради чего я живу? Чтобы в один день кончить непонятно как и непонятно где; потерять всё и вся?» Не знаю. Много я думал тогда. А все никак – руками у меня лучше получается работать-то. Ответа на вопрос дядь Коли я так и не нашел. В итоге осталось лишь непонимание… смириться с непониманием я не могу. Чувствую, будто где-то внутри я уже умер, страх смерти меня уже сломал, нечего мне делать среди живых. Я что-то не то, наверно, увидел…».
Слезы покатились по рыхлым щекам дедушки. Сказанное им никак не могло уложиться в моей крохотной голове. Дед заговорил.
– Даниил утопился на следующий день под тем самым мостом, где карасика точил. Письмо он отдал Ваське по дороге к мосту и велел мне отослать.
Разбитый Иван Егорыч встал и медленно побрел в дом.
Через шесть лет мне стало понятно, почему дедушка так не хотел рассказывать эту историю. Я понял это на его похоронах.
Он упокоился рядом с небольшой могилой своего друга, Даниила, а между их могильными плитами лежал каменный карасик с откушенным плавником.