товарищи; тогда Памбеле, чей ясный и живой ум я с каждым днем ценил все больше и который был мне пре дан со всей горячностью, на какую его побуждало долгое одиночество, возразил, что замысел мой никуда не годится — ведь, разделив наши сокровища на десятерых, мы уже не сможем жить в свое удовольствие и, как он полагает, надо лишь немного подождать, и вскоре непременно появится еще какая-нибудь эскадра с трехцветным флагом, и куда надежнее будет, ежели не он, а я объявлю себя хозяином сокровища и предложу треть голландскому корсару за то, чтобы он оставил нам две другие трети и привез нас в Голландию. Даже без уверений Памбеле я знал, что, ежели капитан корсаров даст слово, то он сдержит его во что бы то ни стало, однако я возразил, что не могу вернуться в Голландию, ибо там известно о том, что я натворил, будучи во Франции, а равно о похищении яхты на Кубе; Памбеле все же настаивал, убеждая, что никто меня теперь не узнает, когда лицо мое обезображено шрамами и рубцами, когда я лишился зубов и языка да и волосы на голове не только сильно поседели, но выпадают клочьями, так что вскоре я вовсе облысею; много всяких доводов приводил он, и весьма разумных: кто бы ни был тот корсар, которому представится легкая возможность завладеть третьей частью сокровища, он охотно поверит любому моему вымыслу, я могу назвать себя уроженцем любой страны, придумать себе любое имя и изобрести любую мало-мальски правдоподобную историю того, каким образом я стал обладателем этих богатств; тогда я обеспечу себе жизнь в довольстве и спокойную старость, а он, Памбеле, так, мол, полюбил меня за то время, что мы живем вместе, что, хотя он мне не раб, он всею душой и всеми силами будет стараться служить мне и Угождать.
Я вскочил на ноги и в волнении обнял его, сказав, что согласен на все его предложения, что доводы его кажутся мне весьма дельными и что, кроме естественной благодарности, которую я питаю к нему за спасение от гибели, он, беглый негр, предстает нынче в моих глазах неким фениксом дружества и безмерного благородства. Небу, однако, не было угодно споспешествовать моим планам, и, по его соизволению, через >тРи дня после нашей беседы на западной стероне горизонта появилось судно. Оба мы, ожидая увидеть
на мачте желанный трехцветный флаг, поспешили на наш сторожевой утес, но, увы! узрели черный пиратский флаг, да еще, к величайшему нашему изумлению, флаг того самого Тернера, изверга, отрезавшего мне язык.
Лишь только я узнал его корабль, как почувствовал, что всего ревеня в мире не хватит, чтобы изгнать желчь, вскипевшую в моей крови; я был не в силах сдержать неистовую жажду отомстить сторицею этому негодяю и дал себе клятву не позволить ему уйти живым; теперь это стало главной моей целью, и, чтобы лишить его жизни, я бы не пожалел своей.