„
>к 01 ЧУ- После падения Антверпена трое братьев моей матери, спасши что удалось из своего имущества, перебрались в Амстердам и при поддержке своих родственников весьма преуспели в торговле пряностями, для чего отправляли корабли к восточным островам. И вот я пошел к дяде Теодору, который более других пекся обо мне, и объявил о своем желании. Он стал меня отговаривать и взывать к моему благоразумию, но все было тщетно, и, убедившись, что никакими посулами меня не склонишь остаться, он вынужден был исполнить мою просьбу. Для этого он сперва послал нарочного в Антверпен, дабы сообщить о моем желании графу де Пеньяфлор, маршалу при покойном короле доне Филиппе III, который в том году взошел на испанский престол. Граф, будучи большим другом моего отца, известил его о моем намерении, и отец не замедлил ответить, что он, мол, просит сделать ему любезное одолжение и прислать меня с первой же оказией. О, как я ликовал, узнав об этом! Меня препоручили гонцу, который отправлялся в столицу с бумагами и отчетом о налогах, собранных для казны Его Величества, находившегося в ту пору в Аранхуэсе; гонца сопровождал отряд под началом племянника графа. От Антверпена до Бильбао наша флотилия доплыла за семь дней, а еще через десять дней, в последних числах ноября, перед глазами моими предстали Золотая Башня*, знаменитая Хиральда
>43>>44и живописные берега Гвадалквивира.
Отцу моему было уже около шестидесяти лет, жил он в Севилье весьма уединенно и большую часть времени проводил в молитвах. Когда я явился в его дом, он встретил меня радушно, однако мой брат Лопе, притворно рассыпаясь в приличествующих случаю любезностях, в душе отнюдь не был рад моему приезду, и впоследствии затаенная его неприязнь вышла наружу.
Отец нанял мне учителя, дабы тот обучил меня испанскому языку и основам моей новой, католической, веры, в которую я обратился с горячим рвением; немного спустя он поедал меня в школу для дворянских сыновей в Кордове. Там я пробыл два года, отличаясь успехами во всех предметах, ибо фламандский мой дядюшка, будучи вдовцом и бездетным, не зная в своем одиночестве лучшего утешения, чем обогащать знаниями мой ум, делал это с надлеясащей строгостью и умением. Но, с другой стороны, я немало натерпелся в Кордове от соучеников, которые оскорбляли меня и всячески старались унизить из-за фламандского иро-исхождения, а самые чванливые и надменные избегали моего общества; правда, когда доходило до споров и поединков, они поневоле должны были испытывать ко мне уважение — я не раздумывая ввязывался в драку и слыл в школе лучшим фехтовальщиком, и, ежели приходилось пускать в ход оружие, мои противники убеждались, что я легко прихожу в ярость и не боюсь ни бога, ни черта, да и титулом меня не смутишь, хоть самым высоким.