Иногда, когда у меня затекает нога[42] и я чувствую в ней покалывание тысяч иголок, я говорю себе: «Ага! Так вот что значит быть живым на самом деле! Вот редкий проблеск сложности моего устройства!» (По-французски говорят, что «в ноге муравьи», а персонаж мультиков Деннис-непоседа однажды заметил, что у него в ноге «имбирный эль», – две незабываемые метафоры для этого странного, но всем знакомого ощущения.) Конечно, мы и близко не можем ощутить покалывание всей сложности нашего естества, поскольку в нас, если взять хотя бы один типичный пример, шесть миллиардов триллионов (то есть шесть тысяч миллионов миллионов миллионов) копий молекулы гемоглобина постоянно носятся в суматохе по венам, и в каждую секунду нашей жизни 400 триллионов ее копий разрушаются, а другие 400 триллионов создаются вновь. Такие числа недоступны человеческому пониманию.
Но наша собственная непостижимость – удача! Как мы могли бы съежиться и умереть, если бы поистине осознали нашу ничтожность в сравнении с обширной Вселенной, в которой живем, так мы могли бы взорваться от страха и ужаса, если бы были в курсе невообразимого неистовства внутри наших тел. Мы живем в состоянии блаженного неведения, но вместе с тем и в состоянии удивительной просвещенности, поскольку бороздим вселенную категорий среднего уровня, которые сами же создаем, – категорий, которые невероятно хорошо помогают нам выживать.
Итак, мы – воспринимающие и изобретающие сами себя закрепившиеся миражи – являемся маленькими чудесами самореференции. Мы верим в стеклянные шарики, которые исчезают, когда мы их ищем, но которые ничуть не менее реальны, чем настоящие шарики, когда мы не пытаемся их найти. Сама наша природа такова, что не дает нам полностью понять нашу природу. Балансируя где-то посередине между невообразимыми космическими просторами изогнутого пространства-времени и неясным, туманным мерцанием заряженных квантов, мы, люди, больше похожи на радуги и миражи, чем на капли дождя и булыжники; мы – непредсказуемые поэмы, сочиняющие сами себя: размытые, метафоричные, неоднозначные и порой чрезвычайно прекрасные.
Видеть себя таким образом, возможно, менее приятно, чем верить в невыразимые потусторонние сгустки, наделенные вечной жизнью, но в этом есть свои плюсы. Приходится избавиться от детского ощущения, что вещи именно то, чем кажутся, и что наше с виду цельное, подобное шарику «Я» – самая реальная вещь на свете; зато мы приобретаем способность ценить тонкость нашего устройства и огромную разницу между тем, чем мы являемся и чем мы кажемся. Как Курт Гёдель своими неожиданными странными петлями дал нам более глубокое и четкое видение того, что же такое математика, так страннопетельное описание нашей сути дает нам более глубокое и четкое видение того, что значит быть человеком. И по-моему, наше приобретение ценнее потери.