Открывается дверь. Борис выходит на лестничную площадку в домашних тапочках. Протягивает худую руку. По его глупой улыбке я понимаю, что он уже под градусом.
– Ты как догадался, что я перед дверью стою?
– А глазок на что? Тем более, лифт слышно же.
– А домофон нет?
– Да подойти не успел.
Пускаться дальше расспрашивать никакой необходимости.
– Ну, пойдем, что тут стоять, – зовет он, разминая тонкие плечи, как перед выступлением на ринге.
Мы заваливаемся в узкий коридор квартиры. Борис закрывает дверь на замок и отходит в сторону.
– Погоди, а в магазин? Идем, надо спуститься.
– Да ну зачем? У меня все есть. Ты на готовенькое сегодня пришел, так что радуйся. Я угощаю со всей добротой своей огромной души.
– И когда это вдруг успел сделаться таким щедрым?
Недоверчиво отзываюсь я, на что тот корчит обиженную мину, а потом с гордостью интеллигентного пьяницы выпаливает:
– Вообще-то, я всегда угощаю. Ну когда это я хоть раз зажимал что-нибудь…
– А закупиться-то когда успел? – С раздражением перебиваю я. Настроение шутить напрочь отсутствует.
– Ну… Батя ящик целый оставил…
– Ясно, вон то пить не буду.
– С чего это вдруг? Нормальное пиво! – С возмущением, словно я задел самый мягкий, самый чувствительный кусочек его гордости, выкрикивает он. – Ты просто не пробовал. Нет, с начала мне оно не особо-то зашло. Ну, такое, среднее, с горчинкой даже. Пшеничка, кстати. Но потом, когда распился… – И он в довольстве промычал, поглаживая себя по еще не выросшему брюху.
– Вино очень хочется.
– Ну, если вино… – Уважительно, как будто с ним только что первым поздоровался сам старший механик, вытягивает он, почесывая затылок. Перхоть с его коротких темно-каштановых волос обильно сыпется на пол. – Ладно, сходи, подожду.
– Нет уж, пойдешь со мной, – железным тоном требуя я. – Я не собираюсь больше молиться домофону и ждать не пойми какого чуда.
Я сверлю его, словно собственного сына, отбившегося от рук, озлобленным взглядом – эта пьяная морда дует подлую улыбку, – и откуда только во мне эта агрессия? Борис горбит спину в старой серой футболке, с которой почти что сошел рисунок. Истощенные ноги его обтягивают драные штаны. Я запомнил эту одежду еще со школьных годов…
– У тебя сигареты остались?
– Ну так, не особо много? А что?
– Так идем, купишь себе сигареток. И прихватим еще что-нибудь пожевать.
Чуть поразмыслив в нетрезвом состоянии, он наконец выдает:
– Ладно, дай переоденусь только.
Борис прячется в комнате. Я присаживаюсь на уродливый табурет, чтобы завязать шнурки на туфлях, потом накидываю пальто. И зачем только, спрашиваю я у самого себя, я вырядился в официально-деловой стиль ради этой дружеской пьянки? К чему эта невозмутимая преданность стилю и слепая любовь?