Мы выбираемся на улицу. Борис сразу же закуривает – сигарету он еще в лифте приготовил. Охоты разговаривать никакой. Меня в бок покалывает ощущение, будто я настолько сильно истосковался по Карине, что теперь жду разговора с одной ней, как верная собака, привязанная поводком к забору, ждет, когда двери магазина выпустят любимого хозяина. Мы шествуем по улице и молчим. Дискомфорт – он раздражает. И кто тянул за язык, ради чего раньше я утверждал, что молчание тоже светлая пора в разговоре? В молчании ни капли благородства…
Наконец мы штурмом берем ближайший магазин. Так сложилось, что небольшие продуктовые магазины ассоциируются у меня с нищетой и бедностью. На двух работающих кассах длинные очереди. Усталые женщины-кассиры с глубокими морщинами как будто мысленно заговаривают с моей жалостью. За какие грехи развратной молодости им под конец жизни выпала такая адова доля? Почему под старость лет они вынуждены вот так вот изнашивать себя работой в грязных магазинах и впитывать в свой старый разум то упреки, то хамство…
– Ну, и что ты будешь?
Я разглядываю ассортимент. В винах ни капли не смыслю. Для меня важно только одно: чтобы вино было сладким. Остальное так, ненужный пустяк.
– Ты как мой дед говоришь. Только более нагло и менее добродушною. М-да, – вздыхаю я с намерением дальше пуститься в рассуждения, понимая, что Борис и краем уха не станет меня слушать. Опять эта печаль, опять эти воспоминания! Но как же искусно они управляют нами! – Давненько я с ним не виделся. Как с Кариной познакомился, с того момента и почти что перестал его навещать. Встречи с ним стали настолько редкими, что теперь даже как-то стыдно сваливать ему на голову. В детстве я и подумать не мог, что с девятнадцати лет он станет для меня самым значимым родственником. Тогда, в детстве, казалось, будто нет никого важнее родителей. А ведь сколько времени мы провели вместе… Знаешь, что забавно? – Борис даже не поворачивает голову в мою сторону. Он бережно сразу в двух руках держит бутылку, как держит археолог драгоценную реликвию… – Рядом с ним я все еще чувствую себя все тем же маленьким внуком, каким был в пять или семь лет.
– А трагедия-то тут где? Еще чуть-чуть и разрыдаешься словно. Твой дед жив?
– Конечно жив.
– Вот и все. Наобщаешься еще с ним.
Слишком легко рассуждать о смерти постороннему, когда ты в роли врача, прокручиваю кинематограф дум я, когда сидишь за столом, обложившись анализами и исследованиями. В такой обстановке ничего не стоит произнести сокрушающую чужой мир фразу: у меня для вас печальные новости… Это работа, это одна из моих обязанностей. И насколько ведь невыносимо даже думать о том, что близкие люди по закону природы… Я отгоняю от себя всю мрачность. Сегодня день не для теней…