На столе Кареллу ожидала записка Мейера.
Она была напечатана на бланке для рапорта, но по сути это была пространная докладная, а вовсе не рапорт. В дружеской, непринужденной форме был описан визит в дежурку Хоббса поздней ночью (скорее, ранним утром), в ходе которого Хоббс признался, что это он нарисовал пентаграмму на воротах церкви, и объяснил, что «вовсе не дьявол заставил его это сделать, а его собственная мать Эбби». Так написал Мейер. В старом Восемьдесят седьмом еще не пропало чувство юмора. В конце Мейер советовал Карелле или Хейзу сходить в церковь Безродного и поговорить со Скайлером Лютерсоном.
Карелла направился с докладной запиской к шкафу с выдвижными ящиками, нашел отсек с делом Берни и положил ее в плотную картонную папку. Снова вспомнил, что сегодня — воскресенье. Даже самые горячие дела остывают за несколько дней, если лежат без движения. А это дело было холодным с самого начала! До сегодняшнего утра вообще не за что было зацепиться, и тут вдруг в жизни священника появляется женщина. Уже что-то ощутимое. Но каковы мотивы убийства? В этом участке, если по пьянке засмотришься на чужую жену, могут и ноги переломать. А священник, трахающийся направо и налево, запросто может напороться и на убийство! Может, одни только эти слова — трахающийся священник — способны вызвать бунт.
Карелла подозревал, что в те старые добрые времена, когда развеселые братья-монахи задирали юбки хихикающим крестьянским девкам и возбуждали их любопытство в стогах сена, религия не была столь строгой к таким вещам, как ныне. Что-то, наверное, утрачено со столетиями. Может быть, священникам и не надо быть богами, пусть только Бог остается Богом! Но неужели Господь никогда не улыбался? Неужели Ему не показалось бы комичным, что в другой церкви, всего лишь в четырех кварталах от его прихода открыто поклоняются дьяволу, а один из Его верных слуг оказался — «ну, вы сами сумеете назвать его», — подумал Карелла. По мне, он трахался напропалую.
Вдруг до него дошло, что несдержанность отца Майкла — наверное, это наиболее точное определение — страшно рассердила его.
«Cherchez la femme»[31], — подумал он.
Но для начала поищем Бобби Корренте и расспросим его, что он знает о событиях, происшедших в воскресенье на Пасху.
* * *
Бобби Корренте вымахал аж под шесть футов, а весил никак не меньше 190 фунтов, но был стройным и мускулистым парнем. Песочного цвета волосы и светло-карие глаза. И он походил на своего отца не больше, чем бобовый стебель на пожарный гидрант. Карелла сделал вывод, что мать его — уж точно королевской внешности. С открытым добрым взглядом и дружеской улыбкой Бобби поднялся со ступеньки, где сидел рядом с двумя девушками, которые, похоже, были моложе его на год или около этого, видимо, им было лет по пятнадцать — шестнадцать, что-то в этом роде.