Мужик с корзиной натолкнулся на Бориса, оступился и чуть не уронил свой груз. Не оглядываясь, он выругался. Борис счел за лучшее не связываться, уж очень гудела голова. Он присел в тени чьей-то телеги и вдруг услышал знакомый говорок:
— Ох и подлый же народ эти татаре! Я ему давеча говорю: давай этот кавун! И какая ему разница? Так норовит подсунуть другой! А если я этот наметил? И желаю получить! Так все равно не тот подсунул! Ох и подлая же нация…
— Саенко! — хрипло крикнул Борис и закашлялся от попавшей в горло пыли. — Саенко, братец, как же хорошо, что ты мне попался!
Саенко собственной персоной изумленно воззрился на грязного оборванца, что чуть ли не кинулся ему на шею. Потом он снял фуражку, вытер потный лоб, после чего в глазах его появилось осмысленное выражение.
— Батюшки! — закричал он. — Борис Андреич! Эк вас разобрало-то! Откуда ж вы в таком, извиняюсь, расхристанном виде идете? Где ж вас, прошу прощения, черти драли? — добавил хитрый хохол вроде бы сочувственно, но Борис заметил, что глаза его ехидно поблескивали.
— Ох, Саенко, вези ты меня скорее домой, сил моих нет больше. Аркадия Петровича застанем ли?
— Как не застать, дома они, кофий пьют, это я с утра пораньше на рынок вышел.
Саенко крикнул фаэтон. Подкатил расхлябанный экипаж, возница покосился на Бориса, но ничего не сказал, внимая грозному взгляду Саенко.
— А мы уж с его сковородием думали, куда это вы подевались? — болтал Саенко по дороге. — Уж не завелась ли, думаем, у него зазноба? Ночки темные, а кровь молодая, горячая…
— Ту зазнобу, у которой я ночевал, давно на том свете ждут не дождутся, — в сердцах сказал Борис, вспомнив старуху-княгиню.
Не понравилось ему, как спровадила она его быстро, как только услышала фамилию Махарадзе. Даже в лице переменилась. Определенно неспроста это. Но настырно лезущий в уши голос Саенко мешал думать, и Борис откинулся на сиденье, прикрыв глаза.
Горецкий, увидев Бориса, только поднял брови, зато Марфа Ипатьевна всполошилась не на шутку. Она провела Бориса в свою комнату, усадила к свету и долго вытаскивала колючки и смазывала многочисленные ранки. Борис с удовольствием отдался её заботам. Так продолжалось до тех пор, пока Аркадий Петрович не крикнул в открытую дверь:
— Да будет уже вам, Марфа Ипатьевна! Он же не ребенок малый, подумаешь, занозы.
Как ни был измучен Борис, он все же удивился, услышав в голосе Горецкого недовольные нотки. Хозяйка тотчас послушно собрала свои склянки и отпустила Бориса. Когда умытый и переодетый в чистое он вошел в кухню, его ожидала большая кружка молока и два ломтя хлеба.