У Мэгги – леди Грэм, дочери покойного барона Эдварда Грэма, – возникло странное предчувствие, когда, подходя к дому, она увидела у парадного подъезда лишь экипаж со своим фамильным гербом на дверце. Нигде не видно повозки с вещами. Значит, дядюшка Ангус уже давно приехал. Остается только предположить, что случилось нечто экстраординарное – возникли весьма серьезные проблемы.
Она ругнулась про себя и тут же спохватилась, ибо титулованные особы не смеют употреблять бранных слов даже в мыслях. А она все-таки оставалась баронессой, хотя ее почивший супруг и был простолюдином. Как дочь барона, она вправе называться леди до своей кончины.
Не то чтобы Мэгги придавала этому большое значение, но, бесспорно, выглядела золушкой в семье. Такое же отношение встречала она и у своих кузин – столь же чванливых и одержимых снобизмом, как и тетушка с дядюшкой.
«Ангус, – не без иронии думала Мэгги, – несомненно, должен сожалеть о женитьбе своего старшего брата, а также о том, что после нескольких лет бездетного замужества наша матушка родила не единственного младенца, а сразу двойню».
Появление Мэгги на свет стало не слишком значительным событием. Но сразу вслед за ней миру явился Джастин. И это стало концом всех надежд дядюшки Ангуса на получение титула ее отца.
– Чудовище уже здесь! – услышала Мэгги голос Миро за спиной.
– Ты не должен так называть дядюшку Ангуса, – с укоризной сказала она своему другу, невольно улыбнувшись.
Миро появился в ее жизни в несчастливые дни. И с тех пор он стал ее защитником. Кроме того, поскольку он был многообещающим автором и нуждался в патронате, она помогала ему найти издателей его великих опусов. Мэгги и Миро стали друзьями, но не более того. Хотя, как поговаривали многие, их подозревали в куда более романтичных отношениях…
Мэгги не придавала значения сплетням. Ибо иллюзия любви никогда не играла сколько-нибудь значительной роли в ее жизни. Она чувствовала благословение свыше на недолгий волшебный период своей жизни, открывший ей красоту того, что могло называться правдой. Но одновременно Мэгги пришлось испытать немало страданий от лицемерия и ханжества, которые порой заставляли ее считать этот прекрасный период жизни игрой воображения или миражом.
– Но ты же сама называла его чудовищем! – напомнил ей Миро.
– Только тогда, когда мы оставались с тобой вдвоем.
– Кстати, мы только подходим к дому, – заметил Миро, – а ты уже замедляешь шаги. Хочешь продемонстрировать, будто не желаешь входить?
– Должна признаться тебе, и только тебе: дядюшка Ангус не из числа моих любимых родственников.
