Жил поэт в городе Хабаровске, звали его Виктором, был он невысок ростом, худ, рыжеват, зеленоглаз, неразборчив в любовных связях, словно бродячий кот, несмотря на то (а может быть, именно потому!), что был обременен женой и двумя детьми. И еще был он зол. Люто зол на весь мир и на свою неудачливую судьбу. Но главное, был Виктор изумительно, сокрушительно, невыносимо талантлив, может быть, даже гениален, а потому безудержно спивался, как и водится меж всеми ослепительными провинциальными талантами и гениями. К сожалению, от щедрого множества его стихов, как рифмованных, так и верлибров, которые он предпочитал, в памяти нашей легкомысленной героини остались только рваные строчки: «…безлюдная роскошная тайга – какой простор для жадности и страсти… а где был я в ту ночь, что пьяна голова, разогнутся цветы, распрямится трава… мне кто-то улыбнулся из трамвая, но вспыхнуло стекло, и порвалась…» Алена дальше точно не помнила… в каком-то блеске ветреного мая короткая, но пламенная связь… В общем, кажется, так, а может, и нет.
Влюбилась Алена, то есть тогда еще Елена, в Виктора, как кошка – страстно, но ненадолго, очень ненадолго: во-первых, долго любить этого человека было совершенно невозможно, а во-вторых, она уехала с Дальнего Востока и напрочь его забыла. Только случайно спустя много лет узнала она, что Виктор был убит – вроде бы в пьяной драке. Весть ее поразила, но сильного горя не причинила, слишком далеко ушла она к тому времени от любви к нему, но странным образом в глубине ее души надолго сохранилась обида на человека, который позволил себе так бездарно умереть – при всем своем поразительном поэтическом таланте! И еще дольше – пожалуй, навсегда! – сохранилась у Алены память о запахе сигарет, которые курил Виктор. Название этих простеньких, дешевеньких сигарет она забыла, как и названия его стихов («Звезда»? «Прима»?), а запах помнила. И долгие годы потом, много позже, у нее начинали дрожать ноздри, и сердце начинало дрожать, и ноги подгибались при случайно долетевшем до нее знакомом аромате, и многие мужчины были, наверное, озадачены внезапным жадным блеском в глазах незнакомой красотки.
Вот и сейчас… Неведомо, заблестели ли у Алены глаза сейчас, в темноте не видно, да и видеть было некому за отсутствием человека, выкурившего здесь недавно эту дешевую сигарету, но ощутила она себя совершенно неожиданно враз взволнованной – и в то же время совершенно спокойной, защищенной от всех реальных и нереальных опасностей. И начала осваиваться.
Обстановка соседского номера оказалась совершенно такой, как и номера Алены, а потому она даже в темноте легко отличила от прочих предметов мебели диван, подошла к нему и села. Был он слишком мягок и ужасно неудобен: стоило сесть, как мягкие подушки проваливались, коленки оказывались выше головы, а лежать на нем вообще можно было, только свернувшись калачиком, так он оказался короток. Несколько мгновений Алена повозмущалась тем, что какие-то идиоты выпускают столь неудобные диваны, а другие идиоты их покупают, к тому же в дом как бы отдыха, потом страшно удивилась, осознав, что такие мысли возникли у нее потому, что она уже не сидит, а именно лежит на этом диване, поругала себя за то, что ведет себя в чужом номере столь бесцеремонно… и уснула сном, который принято называть мертвым, но Алена этого выражения терпеть не могла, старалась его не употреблять, а потому назовем ее сон просто очень крепким.