Ему не давала покоя толпа. Все утро на площадь стекались зеваки. Им нипочем была ни грязь по щиколотку, ни собиравшийся в небе очередной ливень. Правитель города, подеста Джанкарло, объявил этот день праздничным, и такие мелочи, как весенние дожди и выстроенные за ночь ограждения, не могли испортить горожанам праздничного настроения. Городская стража Джанкарло устроила на площади невысокий вал из блоков мрамора и бревен, приготовленных для недостроенной верхней церкви базилики. Теперь стражники сгоняли за него горожан, словно рыбу в садок, а те, пререкаясь и толкаясь, старались протиснуться в первые ряды. Чем теснее толпился народ, тем громче становился шум. Тщетной была надежда уловить в нем отдаленное пение братии. Каждому оставалось только устремлять взгляды в ту же сторону, что и Симоне.
Наконец из переулка заструился благовонный дым, над ним показалось высокое распятие и круглые шапочки мальчиков, размахивавших кадилами. Шествие вступало на площадь. Теперь уж поздно раздумывать.
Симоне разместил своих всадников у крыльца верхней церкви, лицом к площади. Пора. Он кивнул им и надел на голову шлем, погладив на счастье султан. Пальцы сжали рукоять меча, а колени стиснули бока лошади. Он с усилием сглотнул сухим горлом и медленно тронул коня вперед, в пространство между толпой и процессией.
Под копытами чавкала грязь, обманчиво нежное позвя-кивание рыцарских доспехов сливалось с пением двойной цепочки кардиналов в красных сутанах и мантиях, яркой многоножкой проползавшей вдоль края пьяццы. Ни кардиналы, ни следовавшие за ними епископы в горностаевых мантиях и головы не повернули в сторону приближавшихся всадников. Так же, как горожане, крестившиеся и преклонявшие колена за барьером.
И отчего бы им тревожиться? Ведь это рыцари Рокка Пайда, крепости, стоявшей на холме над городом как часовой, хранящий его от опасностей. Всем и каждому известно, что перуджийцы хотят похитить мощи святого. По крайней мере, Симоне надеялся, что слухи дошли до каждого. Лучший союзник для них – неожиданность.
За епископами шествовала братия, и среди их колонны двигались носилки с гробом. Они пересекали площадь вдоль уступа набережной, ограничивавшей пьяццу с юга. Распятие, кардиналы и епископы уже скрылись на скользкой тропе к нижней церкви и выстроились в ожидании на паперти.
Теперь дело за Симоне. Едва гроб достиг поворота на тропу, рыцарь выкрикнул: «Adesso!»[1] – вонзил шпоры в бока лошади. Боевой конь врезался в ряды монахов, топча людей передними копытами, как выучен был поступать на поле битвы. Монахи с переломанными костями валились на землю, крича от боли; иные, спасаясь из-под копыт, ныряли с набережной. Симоне усмехнулся под забралом и взмахнул клинком. Неторопливо разворачивая коня, он видел, как карабкаются на заграждения городские стражники, торопясь смешаться с толпой зрителей.