Около полуночи зазвонил телефон.
— Скворцов? Слушайте меня, Скворцов, внимательнейше…
Показалось, что говорит майор Лубченков — неторопливо, веско, в нос, — но это был начальник отряда. Без утайки, открытым текстом он говорил:
— В двадцать три часа на участке четвертой комендатуры задержан немецкий, солдат двести двадцать второго пехотного полка семьдесят четвертой пехотной дивизии Альфред Лисков…
«Везет же капитану Бершадскому, все на его участке происходит», — машинально подумал Скворцов, прижимая трубку к уху.
— Он перешел на нашу сторону и сообщил, что немецкая армия предпримет наступление на Советский Союз в четыре часа утра двадцать второго июня, что это ему стало известно от его командира обер-лейтенанта Шульца…
«Так вот оно… Так вот оно… Так вот око…» В висках запульсировало, и стало нечем дышать, и Скворцов расстегнул пуговицу.
— Перебежчик рассказал далее, что немецкая артиллерия заняла огневые позиции, а танки и пехота — исходное положение для наступления…
«Неотвратимо… Неотвратимо… Неотвратимо…» Молоточки выстукивали в висках и затылке, испарина покрывала лоб и шею, рука с телефонной трубкой подрагивала.
— Заставу приведите в боевую готовность, организуйте взаимодействие с соседями. Дальнейшие указания получите через коменданта. И не робейте, в случае чего — помощь подоспеет… Ясно?
Скворцов хотел и не смог ответить, голос отказал, в горле булькало.
— Я спрашиваю: вам ясно?
Мучительно преодолев спазм, Скворцов произнес:
— Ясно, товарищ майор.
— Надеюсь на вас…
В трубке щелкнуло, а Скворцов еще держал ее возле уха. Не молоточки выстукивали башку — иглы покалывали, боль острая, колющая. Скворцов потер виски, затылок, подтянул ремень и уж затем заметил, что он делает. В комнату набивался лунный свет, отпечатывал на полу переплет рам, в раскрытую форточку наносило запах зацветших роз — с клумб, сырость, лягушиное кваканье и соловьиный свист — с поймы, и никаких чужих звуков, даже самолет сгинул.
— Так, — сказал Скворцов, прокашлялся, повторил: — Так.
Очухался? Можешь действовать? И забудь томление, растерянность, боль от сознания непоправимости того, что стрясется, — обо всем забудь. Действуй. Командуй. Решай. Не сиди сиднем. Позвонил Варанову, проинформировал. Тот сперва не поверил, перебивал, переспрашивал, потом сказал:
— Будем драться, товарищ начальник! Идейно рассуждаю?
— Идейно, — сказал Скворцов.
Послал за Белянкиным и Брегвадзе. Пока дежурный бегал за ними на квартиру, позвонили соседи. Сосед слева был возбужден, частил:
— Всыплем гитлерам! Мне дежурный по комендатуре под секретом шепнул: начальник отряда доложил о показаниях перебежчика командованию погранокруга и командующему полевой армией, которая прикрывает наше направление. В Москву звонил! Примут меры, получат гитлеры по зубам! Будь спок!