Он рассуждал об этом вполне буднично, неспешно покуривая, стряхивая пепел, поглядывая на совсем уже тёмное небо. Спокойно: так, как думает хозяйка, что ей завтра приготовить на обед, или как водитель, задравши капот своего авто, раздумчиво примеривается, как ловчее ухватить ключом вон ту вон гайку.
Это так, да. Но: страх. Было страшно, эти брызги на грузовике. Брызги, брызги, брызги.
А надо одолеть. Оно — вот оно, и я к нему лицом к лицу, как пограничник. Мир за моей спиной.
Он усмехнулся, вспомнив, как чуть было не попал в погранвойска. Смешно. Пророчество командиров.
Вдруг он понял и даже восхитился своей догадкой. Ах ты!.. Встал в волнении, отшвырнув окурок. Флюгер! Как же раньше. Он читал: рукою гения водит истина.
Да, рукою гения водит истина, даже если он об этом не догадывается. Она водила рукою Джека Лондона, когда писатель думал, что излагает историю бедствий бакалавра наук Перси Катферта, подпавшего под золотую лихорадку, сошедшего с ума и сгинувшего в белом безмолвии. А истина проста: она так ясно проступает сквозь расползающийся рисунок неудавшейся судьбы. Вот она: мир держит оборону против рвущейся в него нечисти. Зачем он нужен ей? Зачем-то нужен. Нежить, омерзение, оно кишит, подобно сонму гадов, в грязном подземелье, и счастье нам, что мы того не видим, лишь догадываемся о ведущей вниз лестнице, чьи ступени поглощаемы мглой. Но вот случается, что оно как-то прорывается в мир, бросаясь на свою жертву. Здесь главное — не должно выказать слабину, не дать подмять себя. Иначе — гроб. Кувырком по лестнице, и ни дна ни покрышки. Так и случилось с Катфертом. Он оказался не готов и сдался, когда оно пришло. Он опустил руки, и его тут же обложили намертво. Оно взяло его в клещи, образовав вокруг него особое поле, а флюгер — вот оно! — Флюгер явился как бы полюсом, средоточием силовых линий этого поля… Да! Всё сразу становится на свои места. Прорывы смрада с образованием полей интенсивного воздействия, имеющих эпицентры в виде разнообразных символов.
Всё это Саша понял враз — без слов и рассуждений, одним охватом мысли. Он увидал себя прежнего: с друзьями и девчонками, с мотоциклом во дворе — руки в масле, запахи горячего железа, бензина и пыльной травы, магнитофон, орущий из раскрытого окна, лохматая дворняга разлеглась в тени сарая, выпустив язык. Это было теперь далёким: за тридевять земель, за бесконечным перебором горизонтов, за лесами и долинами, за реками широкими, равнинными — плеск вёсел, скрип уключин, переправа. Отражения в воде.
Берега. Возвращение. Вдруг легли расстояния, и теперь так далеко, далеко. Дорогой длинною.