Мы познакомились и подружились с ветеранами Кон-Ко. Товарищ Фо оказался радушным хозяином. Он щедро угощал нас сигаретами марки «Дьен-Бьен-Фу», мы же опасливо тянулись к пачке: до нас доходили слухи о том, что на острове с куревом очень туго. Однако Фо подбадривал нас:
— Чего-чего, а сигарет хватает, курим только «Тханг-Лонг»[7] и «Дьен-Бьен-Фу», по донгу за пачку. Вам-то, наверно, не часто приходится так роскошествовать. Курите, у нас этого добра полным-полно!
Мы по доверчивости принимали его слова за чистую монету и, не стесняясь, курили — до тех пор, пока не узнали, что Фо с великим трудом собирает по сигарете у всех своих друзей на острове, чтобы доставить удовольствие «литераторам и художникам», протягивая им каждый раз «почти неначатую пачку».
В ту ночь, когда три вражеских военных корабля засыпали остров снарядами и минами, мы спустились в укрытие, Тин и Фо — следом за нами. Фо расположился у самого выхода, на его лице мелькали отсветы трассирующих пуль.
— Ну и стреляют же они: боеприпасы переводят!.. — сказал он. — Вот когда начнем стрелять мы, тогда только держись.
Прислушиваясь к грохотавшим разрывам, Фо давал пояснения:
— Это стошестимиллиметровка — всего-то и делает вмятины с куриное гнездо… Это восемьдесят один миллиметр — так себе, ничего особенного… Сорокамиллиметровый снаряд, пятидесятимиллиметровый… Просто игрушки… А ведь мы первые люди в Северном Вьетнаме, которые слышат грохот американских пушек, бьющих прямой наводкой… Только зря они стараются, переводят снаряды. Ничего, будет еще ночь, когда мы им покажем!
Однако позже Тин оценил все совершенно иначе:
— А ночью обстрел был сильный. Снаряды сыпались густо.
Фо никогда не отдыхал в полдень и без конца «наводил на себя лоск». Он целых полчаса отмывал свои тапочки. Стирал в соленой воде, обязательно взбивал мыльную пену. Затем принимал ванну. Сначала Фо намыливался туалетным мылом. Потом окунался. Опять намыливался. Опять окунался. Чтоб ходить на «озеро» вместе с Фо, надо было иметь крепкие нервы. На Большой земле, разумеется, можно стирать и мыться сколько угодно без всякого риска, иное здесь, в воронке от бомбы, на острове Трав, среди выжженной и превращенной в пустыню земли. Но Фо тем не менее готов был подвергать себя опасности часами, для него это были часы наслаждения. Несмотря на самую жуткую жару, он никогда не разрешал себе разгуливать по острову в трусах и майке. Фо всегда ходил в гимнастерке и форменных брюках, застегнутый, обутый — все как положено. Носки у него сверкали белизной. Впоследствии я признался себе, что у меня лично не хватило бы духу так следить за собой. Удовлетворение разных личных потребностей я откладывал до возвращения на Большую землю: вернусь на Большую землю — постригусь; вернусь на Большую землю — вымоюсь в настоящей пресной воде в полное свое удовольствие. Другое дело — Фо. Остров — его дом, Фо убежден, что в собственном доме надо быть подтянутым и аккуратным. Из разговоров с Фо узнать об истинном положении вещей на острове было невозможно.