Клевало непонятно как. Проходило четверть часа, и лениво и верно брал крупный и жирный пескарь. Я неспешно взмахивал удилищем, зная, что он никуда не денется, какое-то время с неподдельным удивлением разглядывал его, как будто видел впервые. Он тяжело трепыхался на крючке, раздувал жабры, жирное пузо его желто светилось и сверкало на солнце. Я клал его в бидон, где уже лежало десятка полтора таких же отборных пескарей, два чебачишка и окунек-недомерок, закуривал и ожидал следующей поклевки.
Я давно не жил на родине, бывал редко, а если и удавалось приехать, время мое было ограничено. Когда выпадала свободная минута, я брал удочку, садился на велосипед и уезжал за деревню, на реку. Не столько рыбачил, сколько ходил, приглядывался, рассматривал, чтобы запомнить все, запечатлеть навсегда. В этот раз я укатил из Алтайского аж за Нижнюю Каменку, за каменский сад. Перебрел речку, ушел низом горы по-дальше от людских глаз и нашел себе место.
Я почти дремал, лениво следя за поплавком, зa крупными черно-желтыми земляными осами, с тяжелым и сердитым гудением копошащимися внизу, под берегом. Окончательно разомлевший от жары, убаюканный тишиной, я вдруг услышал сзади осторожное покашливание и повернул голову. Раздвинув колючие стебли ежевики, передо мной стоял и улыбался мужчина лет шестидесяти пяти, с темным от солнца и ветра лицом, с коротким ежиком седых волос и белой щетиной на скулах. Крепкими, черными от загара и работы руками он сжимал руль велосипеда, велосипед был непривычной конструкции: приземистый, с толстой рамой, с хитроумно подвешенной цепью на манер гоночного, с широкими рифлеными шинами. В нем чувствовалась надежность и мощь. К раме было подвязано самодельное двухколенное удилище. А вот одет хозяин шикарного велосипеда был явно не по погоде: в телогрейке, в кирзовых сапогах, за плечами висел солдатский вещмешок.
Он кивком поздоровался, улыбка продолжала освещать лицо. Я ответил на приветствие и сел. Он привалил велосипед к кусту, любовно ткнул в него пальцем и негромко проговорил:
— Вездеход, зверь, а не машина… Две пенсии я в него вбухал, но не жалею.
Крякнув, он снял вещмешок, скинул телогрейку и расстегнул широкую, просторную рубаху с темными разводами под мышками.
— Ничего, жар костей не ломит. Вон, азиаты в Средней Азии, так те вообще в жару в шубах ходят и кипяток пьют. Ну как, клюет?
— Так себе, — ответил я. — В час по чайной ложке, — и показал на пескарей в бидоне.
Он заглянул в него и со знанием дела произнес:
— Ничего, добрые кабанчики… Пескарь — всем рыбам рыба, — и добавил, показывая на солнце: — Сейчас он на отдыхе, барствует.