Силиконовые горы

Умершие всегда снятся мне запредельно счастливыми. Улыбающимися, танцующими, хохочущими, с озорными ямочками на щеках и добрыми морщинками в уголках глаз. Не знаю почему. Может быть, они дают понять, что и на том свете все иногда складывается очень даже ничего. А может быть, в идиотских снах выражается мой собственный страх смерти, стыдливо спрятанный в глубинах сознания.

Наташку хоронили в один из тех солнечных и томных четвергов, когда хочется думать только о хмельной феерии надвигающегося уик-энда. Но никак не о роскошном гробе из лакированного дерева, не о зияющей яме, не о горьком запахе свежей земли, не о гранитном памятнике, с которого строго смотрит на тебя серьезное лицо экс-подруги.

Забавно – эта фотография была из Наташкиных любимых, стояла на ее кухонном столе в легкомысленной бисерной рамочке. Наташка ею гордилась, ненароком демонстрировала своим мужчинам – ей казалось, что она похожа на голливудскую актрису Сигурни Уивер.

Теперь же ее обрамленное скорбным гранитом лицо казалось каким-то потусторонним, а в подведенных глазах смутно угадывалось некое тайное знание – словно еще тогда, позируя фотографу, она подозревала, что все так может получиться. Я давно заметила эту странную особенность могильных лиц: в каждом из них – будь то скончавшийся от прободной язвы старик или трагически погибшая пятиклассница – чувствуется нездешняя торжественность, космическая печаль. На страничках фотоальбома те же самые лица смотрятся совершенно по-другому.

– Босоножки жмут, – одними губами шепнула Ксюха, зябко кутаясь в черный шерстяной платок. Ограненная диетами Ксюхина анемия заставляла ее длинное белое тело покрываться бугорками мурашек даже в тридцатиградусную жару.

– Зачем было надевать шпильки? – покосившись на ее ноги, пробормотала я.

– Это единственные черные туфли. Ненавижу черный цвет.

– Разве тебе можно носить каблуки?

– Нельзя, но я же почти не хожу. Личный автотранспорт, блин.

Ксюхина инвалидная коляска, трогательно декорированная шалью Hermes, одиноко притулилась в тени раскидистой липы, сама же она придерживалась за мой локоть. Еще чуть-чуть – и коляска отправится на ближайшую мусорную свалку, а торжествующая Ксюха вернется в безумный мир городской торопливости, высоких каблуков, спонтанных свиданий и роликовых коньков. Еще месяца четыре, максимум полгода, когда завершится наконец пугающая своим размахом и дуростью эпопея под названием «удлинение ног». Но это уже совсем другая история.

– Пойдешь на поминки? – спросила я.

– Не знаю… Я бы пошла, но боюсь, что у меня случится истерика. Будет неловко, учитывая, что ее мамаша даже ни разу не заплакала.