— Шутка, — согласился я.
— Отвратительная привычка — шутить по любому поводу и без малейшей необходимости, — пророкотал Егор-Горыныч. — Это от неоправданного самомнения.
Я решил оставить этот выпад без ответа.
— Вы сказали, что у вас только один вариант, — продолжал я. — Это неверно: вариантов как минимум три. Первый — закрыть школу и распустить учеников по домам. Второй — продолжать ваш проект «Интеграция», если мы сочтем это возможным. Третий — заклевать меня до смерти и творить свое дело уже без помех. Только вряд ли это у вас получится. Мои товарищи — тоже не подопытные…
Я хотел сказать «кролики», но решил, что мой собеседник может это неверно понять.
— …тоже не подопытные микроорганизмы. Рано или поздно они потребуют у вас объяснений. Вы не всё учли, дорогие пернатые друзья.
— Да, наверно, — отозвался Егор-Горыныч. — Но у нас нет выбора.
— Почему?
Молчание.
— Почему у вас нет выбора? — повторил я.
— Мне больно об этом говорить, — далеким и слегка изменившимся голосом отозвался мой невидимый собеседник. — Вы безжалостно настойчивы, молодой человек.
— Давайте не будем отвлекаться. О жалости поговорим в другой раз.
— Почему в другой раз? Жалость — это вечная тема. К сожалению, вам, людям, это чувство не свойственно.
— Вот уж чья бы корова мычала… — пробормотал я.
— Прошу прощения, не понял, — после паузы пробасил мой собеседник.
— Это неважно. У меня вопрос: вы сами платите за телефон?
— Сам.
— Так давайте короче. А то вам счет такой пришлют, что мало не покажется.
— Хорошо, буду краток, — Егор-Горыныч тяжело вздохнул. — У нас большое горе. Огромное, почти непоправимое…
Я ждал.
— Наша стая вымирает… — Новый прерывистый вздох. — Трагическое стечение обстоятельств, в суть которых вам вникать не обязательно, привело к тому, что мы утратили инстинкт продолжения рода. Мы стремительно стареем. По вашим земным меркам в запасе у нас осталось меньше восьмисот лет.
Ах, вот как объясняется загадочная фраза наставника Иванова:
"У нас в распоряжении еще целых восемьсот лет…"
— Нам нужен свежий биологически активный материал, — уныло гудел Егор-Горыныч.
— Но зачем вам человеческие детеныши? — спросил я. — Берите пингвинят! Их, по крайней мере, не надо обучать яйцекладке.
— Пингвинята не подходят. Их можно выдрессировать, но обучить нельзя. Они неспособны к разумной жизни.
— А мы, на свое несчастье, способны. Да еще из неблагополучных семей. И поэтому нас можно как угодно уродовать?
— Не уродовать, а улучшать, — возразил мой невидимый собеседник. — Переделывать по своему образу и подобию. Вас ведь тоже кто-то вывел такими. И не надо мне рассказывать, что вы произошли от обезьян. Вы и сами не знаете, какие для этой цели были подобраны материалы.