Молчаливый от природы здесь он и вовсе перестал разговаривать. Бывало только на перекличках и открывал рот. Многие принимали Сыча за глухонемого. Угрюмый, нахохленный, с выражением полного равнодушия на своем изрытом оспинами лице он заведомо отталкивал от себя всякого, кто решался с ним поладить.
Между тем в глубине маленьких, спрятанных за мохнатыми бровями глаз, как и у всякого зека, тлел огонек надежды. А у Степана Михайловича не просто тлел, мерцал, а время от времени, от внезапно пришедшей умной мысли и огнем вспыхивал. Но годы шли, а ничего подходящего пока не представлялось. За молчаливость и исполнительность с учетом возраста Степана Михайловича поставили каптерщиком при своем бараке. Для зека на Севере это была фантастическая удача.
Степан Михайлович слегка переоборудовал пространство каптерки, и получилось вполне уютное, чистенькое, аккуратное помещеньице. Посередине – печка-сушилка, по стенам полки, крючки для вещей и белья, перегородка, за которой верстачок для ремонта обувки, на оконце, прикрывая решетку, шторка из новых портянок.
С утра до вечера Степан Михайлович шил, подшивал, чинил, готовил дратву, точил инструмент, сушил одежду, считал и выдавал по ведомости, продолжая держать свое хозяйство образцово.
Вот и усмотрели уголовные авторитеты в тихой и чистенькой каптерке удобный притон для себя – «хавиру» или «малину» на их манер. Зачастили. Первое время хозяина выставляли за дверь, но потом поняли, что мужичок безвредный и не трогали. Так Степан Михайлович стал невольным участником их «заседаний», сидя себе за перегородкой и занимаясь своим делом.
И вот однажды случилось то, что и повлекло за собой серьезные перемены и в судьбе Степана Михайловича, и самого лагеря.
Очередной сходняк «полноты» пришелся на субботу – банный день. Выдав моечные принадлежности бараку и приготовив все необходимое для «совещания», Степан Михайлович хотел было пораньше уйти, но неожиданно задержался. Сходка авторитетов началась с очередной «разборки».
Некий «Сиплый» – худой, высокий зэк с приблатненными манерами давал «показания». Свистящий голос доходяги походил на игру испорченной гармони, из которой натужно, со свистом вырывался воздух, прихватывая на ходу случайные звуки. Парень натужно сипел, держа ответ перед ворами. Его голос то пропадал, то резко вырывался, затрудняя улавливать смысл сказанного. Голова закидывалась кверху, лицо багровело, а шея превращалась в пучок натянутых жил.
С первых слов Степан Михайлович мало что понял, да его и не касалось, что там за перегородкой.