Но чинить дальнейший разгул Сыч не позволил. Он хорошо знал простых мужиков и знал, во что обойдется этот налет деревеньке.
Еще через день вышли в верховья Вишеры. Река последние дни томилась подо льдом, досыпала свою очередную зиму. Голубоватые наледи играли мелкой рябью, щедро разбрасывая во все стороны бесчисленные зайчики.
Всем, кроме Сыча и Меченого, казалось, что дальнейшая дорога пойдет на юг, вниз по реке, к ожидающим их городам и большим дорогам, однако, Сыч резко повернул опять в горы. Этот маневр не вызвал особого недоумения команды. Раз была обещана гарантированная воля, значит, она будет, примерно так думал каждый. Сыч же выполнял задуманную еще в лагере комбинацию. Он не сомневался, что рано или поздно, преследуя их, Органы выйдут к реке и «правильно» подумают, что цель беглых – Чердынь. Там и устроят засаду. Пусть ждут.
И опять словно волки, черной стайкой они неслышно и таинственно заскользили по ночным склонам увалов и отрогов, взбирались на перевалы, продирались сквозь чащи. Хоть и было тяжело, но это была воля. Недовольства будут потом, когда команда пообвыкнет к свободе и начнет задумываться. И это учел Сыч, выбрав «пастухом» Меченого, точнее его силищу и кулаки.
Главная задумка Степана Михайловича заключалась в том, чтобы вымотать команду, истощить, озлобить, довести до крайности и тогда выйти к прииску. Он не сомневался, что голодные, одичавшие зеки, увидев жилье, сломя голову набросятся на поселок. И не надо здесь ни оружия, ни дипломатии. Вот тогда он им не будет мешать. Поэтому Сыч и мотал «команду», накручивая лишнее.