подбодрить себя, я крикнул: «Шнель! Шнель» и стал подгонять женщин. С тобой этого не бывало?
Я молчал.
– Осторожно, будто боясь причинить боль мертвецам, – продолжал N, – укладывался последний ряд. Я подошел к краю рва и приготовился. И тут какая-то девчонка, евреечка, повернулась на бок и уставилась на меня своими черными глазищами. Рот приоткрыт, губы шевелятся. Я невольно наклонился к ней. «Дяденька, – спросила девочка, – дяденька, я правильно лежу?» Вот тогда все и случилось…
N закрыл лицо руками. Голова его упала на грудь.
Левой рукой я увеличил громкость радио, выхватил «Вальтер» и одну за другой всадил в голову N две пули…
Всякий родится, да не всяк в люди годится
Немецкая пословица
– Вот они, эти проклятые сто марок!
Седая полька запихивала деньги в карман моей шинели и, перекрывая пыхтение паровоза, кричала: «Бери, шкоп проклятый! Не строй из себя святого! Бери, и пусть бог милостивый видит, чем вы торгуете! Бери, чтобы ты не знал покоя ни на этом, ни на том свете!»
Другие польки бросали деньги молча и одубелыми на жестоком морозе руками (часами они ожидали наш транспорт!) бережно принимали детей, которых солдаты вытаскивали из вагонов.
Поезд тронулся, а старуха, завернув «моего» мальчика в одеяло, все еще стояла на путях, и облачко пара у ее рта показывало, что она еще не выговорила всех проклятий
Да, было в моей жизни такое.
…А все началось с письма этого недоноска Альберта – племянника старого Неймгена. Пришел я как-то к старику. Неймген был явно навеселе. Попыхивая трубкой, он встретил меня своим излюбленным: «Ну, что я говорил!»
– Ну, что я говорил! Речь рейхсминистра Геббельса слышал?
– Нет, я работал в третью смену. Что-нибудь важное?
– Не слушаешь радио, так почитай хотя бы вон то, что висит на стене в рамке, под портретом фюрера.
Я подумал, что Неймген меня разыгрывает. От старика можно было всего ожидать. Но к стене подошел. Под стеклом было письмо Альберта с фронта. Я запомнил его до последнего слова:
«Дорогой дядюшка! Я не могу в эти минуты не вспомнить тебя и своего обещания тебе. Десять минут тому назад я вернулся из штаба нашей гренадерской дивизии, куда возил приказ командира корпуса о последнем наступлении на Москву. Через два часа это наступление начнется. Я видел тяжелые пушки, которые к вечеру будут обстреливать Кремль. Я видел полк наших гренадеров, которые должны первыми пройти по Красной площади у могилы их Ленина… Это конец, дядюшка! Ты знаешь, я не восторженный юноша… Это конец! Москва наша! Россия наша! Европа наша!
Тороплюсь. Зовет начальник штаба. Утром напишу из Москвы и опишу тебе, как выглядит эта прелестная азиатская столица»