А Сергей не видел, как ей больно. Не думал, что убивает ее своими словами:
— Я не могу любить тебя. Я вообще теперь могу только ненавидеть. Не тебя — ты хорошая…
Она хотела спросить: а хорошие не заслуживают ни любви, ни ненависти, да?
Но говорить не могла. Было слишком больно — когда так больно, даже на крик не остается сил, не то что на слова.
— Ненавижу ее. В том числе за то, что она сделала с тобой. Это из-за нее я не могу любить тебя. Боюсь глаза поднять — потому что увижу не ее. Боюсь тебя. Потому что ты никогда не сможешь стать ею. Я могу сколько угодно ненавидеть ее, но ее место никогда не сможет занять другая женщина. Я пробовал, я честно пытался — ничего не получается.
А ведь ему больнее, чем Жене. Она не знала, что такое счастье — не успела узнать. Сергей дал ей лишь надежду на счастье. Но того, что пережил он со своей предательницей, она не познала. И никогда не познает.
Ей не с чем сравнивать. Поэтому не так больно, как, должно быть, больно ему. А он? Разве можно жить с такой бедой в сердце? Когда ненавидишь, но любишь даже больше, чем раньше? Сережка… Глупый, глупый Сережка… Бедный мой…
— От твоей ненависти есть только одно лекарство, — прошептала, собрав последние силы. — Прости ее.
Уж лучше бы она молчала. Ему легче было говорить, когда она молчала. Вроде не Женьку обижал, а пустоту.
А она ведь живая. Бедная девочка. За что ей это? Зачем он ей? Прилепилась бы к другому — помоложе, посимпатичней.
Красивая умная девочка. Почему же ты такая несчастная?
Умная. Лучше его поняла, что единственный выход — простить Ирину.
Он тоже это понял. Надо простить, надо. Не ради того, чтобы вернуть ее — разбитую чашку можно склеить, но трещины ничем не замажешь, не замаскируешь: при каждом прикосновении будут резать по живому.
Нет, не ради того, чтобы вернуть. Ради того, чтобы жить. Просто жить. Надо простить как можно быстрее — тогда боли будет меньше.
Надо простить. Но как простить того, кого любишь больше жизни?!
Может, за себя бы он и простил. Но она ведь не только его предала. Она предала и Маришку. У той сейчас такой сложный возраст. Случись это раньше или позже — возможно, предательство Ирины принесло бы меньше вреда дочери. Но теперь…
Даже если он и простит жену — увы, бывшую — дочь никогда не сможет забыть предательства матери. Пусть даже предала та совсем не ее. Ничего не поделаешь — юношеский максимализм. Сергей подозревал — она Женьку восприняла благосклонно исключительно в пику матери. Дескать, пусть тебе будет хуже.
Ох, Ирка-Ирка, натворила дел… Как же жить теперь без тебя?