***
За все в этой жизни приходится платить. Вадик давно знал эту азбучную истину, но теперь она подтвердилась буквально.
Как бы ни хотелось ему, чтобы отец до конца жизни пропадал на учениях — тот все равно вернулся домой. А вернувшись, узнал о 'выступлении' жены на девичнике.
Знал об этом и Вадик — слухи в гарнизоне распространялись быстро. В школе над ним подтрунивали: мамаша-то у тебя, братец, чокнутая! Сами вы чокнутые, отвечал Вадим, и приходил домой в синяках.
Но что синяки? Они были получены в честных боях, а потому морально нисколько не давили. На удары Вадим отвечал ударами, отстаивая честь матери. Обиды на пацанов не держал. Жалел их: что те могли знать о настоящей материнской любви?
Ад ждал его не в школе, не на улице. Ад был дома.
Узнав о выходке жены, отец будто с цепи сорвался. Вадим догадывался, почему — уж кто лучше отца мог знать, как алкоголь влияет на маму? И можно не сомневаться — пользовался своим знанием на полную катушку. Вечерние посиделки родителей за бутылочкой нынче приобрели для Вадима совсем другой смысл.
Время шло, а отец злился, кажется, с каждым днем все сильнее. То ли сплетники не оставляли в покое, тыча в него пальцами, то ли сам себя накручивал подозрениями. Вслух тему не поднимал, зато третировал домашних с многократно возросшей агрессией.
Тяжелее всего было видеть, как отец все чаще наливает маме рюмку водки на ночь. При этом приговаривает: мол, полезно для хорошего сна.
Но Вадим-то теперь отлично знал, для какого 'хорошего сна' тот это делал. Знал, бесился, ненавидел все сильнее, но оградить маму от отцовских притязаний не мог.
Слыша чужой мамин смех за стеной, ее сладкие стоны, он едва сдерживал себя. Ревность душила днем и ночью, отравляя жизнь. Каждую минуточку таких ночей на месте отца Вадим представлял себя. Душа кричала: 'Не смей, гад, она моя, моя!!!' Чтобы не убить более удачливого соперника, представлял, будто не отца ласкает мама, а сына. Не отцу, а Вадиму дарит отзывчивое свое тело. Доводил себя шаловливыми ручонками до полного исступления — только бы не выдать отцу тайное свое, сокровенное знание.
Вскоре Черкасовы переехали в другой гарнизон, неподалеку от Челябинска. То ли так замечательно все совпало, то ли отец сам напросился на перевод, не в силах вынести косые взгляды друзей и тем более недругов. Так или иначе, а переезд вся семья приняла с нескрываемым вздохом облегчения.
Здесь дружеских отношений с сослуживцами отец не заводил. Маму держал в ежовых рукавицах: той теперь позволялось выходить из дому разве что в магазин, или на склад за пайком. Даже в школу на родительские собрания ходил сам: чтоб мама ненароком ни с кем там не сдружилась.