Алчная милиция их гоняет, пьяные бомжи пристают, жену обижают. В уборную сходить, и то деньги плати. Тошнехонько!
Сжалилось тут Горе и говорит:
— За все твои страдания, Степа, хочу отблагодарить ваше семейство сполна. Потопали со мной на Красную площадь.
Притопали.
Горе приказало вынуть один из кирпичиков кремлевской стены.
Степа сие не преминул сделать, и чуть не ослеп от забористого радужного сияния. Так полыхнуло ему в глаза — слезы ручьем.
— Откуда? — спросил черта Степа.
Тот объяснил.
В тайнике хранились сокровища самого Лаврентия Павловича Берии. Припрятанные им на черный день.
Сложил Степа сверкающие камешки себе за пазуху, и говорит Горю:
— Глянь, Горюшко, дружочек ситный, ничего я там не оставил?
— Ничего, — весело отвечает Горе. — Пойдем, Степа. — В казино хочу. В “Метрополь”!
— Нет, кажется, один камешек посверкивает, — наседает на чертика Степа. — Вон там, в уголочке. Подсоби мне. Ты же габаритом меньше меня.
Скривился черт, но все-таки спрыгнул со Степиного плеча, да — шмыг в стенную расщелину.
Степа же быстрехонько изъятый кирпичик на место приложил, глиной из Москва-реки мазнул. Вот — была расщелина, а теперь уже нету. Чисто сработано!
— Пусти меня, Степан! — могильным голосом орет Горе. — Пусти, неблагодарная душа! Хуже будет!
А Степан лишь подкрутил свои усы, да пошел к трем вокзалам, вызволять детей и жену из несчастья горького.
4.
Степа не только вернул себе прежнее, но и поднялся, можно сказать, в недосягаемые высоты.
Дом на Лубянке прикупил, лакеев в золотых адмиральских галунах поставил, охранников толстомордых нанял, хрустальные двери блюсти повелев.
Женушку же, верную Клавдюшку, одел от Версаче, а детишек мал-мала-меньше у самого Славы Зайцева, или даже у Валентина Юдашкина.
Сам же Степа в японский халат с изумрудными драконами вырядился, секонд хэнд от самого императора Хурахито. Степа его через торговых “жучков” добыл, буквально вырвав его из рук Черномырдина.
И вот ходит Степа весь в драконах, жареный миндаль грызет, саке не пьет, лишь иногда стопочку водочки “Молодецкой” примет, для полного ощущения счастия и блаженства.
Тут, прослышав о невероятном братишкином богатстве, Ванютка меньшой к нему наведался.
Стоит, жадно озирает мраморные залы с барельефами каких-то крылатых героев и полуколоннами, а у самого от недоумения и злости аж зубы клацают.
— Откедова сие? — спрашивает Ваня.
Не стал по русскому обычаю Степа скрытничать, и за чаркой “Молодецкой” поведал о горе-злосчастии, о самоцветах Берии, о торговых жучках, и халате от самого Хурахито.
Не дослушал тут Ваня Степиной исповеди, вскочил из-за мирного стола, кинулся прочь из хором белокаменных, матюгнул на ходу охранников толстомордых, требующих пропуск с хозяйственной подписью, да и прямиком, обезумевшим лосем, понесся к заветной кремлевской стеночке.