— Леди Эджингтон, — сказал Томас, кивая маленькой женщине.
— Лорд Варкур, — отозвалась она. — Надеюсь, вы хорошо провели вечер.
— Прекрасно, — ответил он. — Надеюсь, и вы тоже.
Он еще раз кивнул, потом пересек комнату под ее резким взглядом и вышел в гулкий холл с великолепным куполом. Он посмотрел на фреску, изображающую цветущую Европу, похищаемую быком, и подумал: кто из них был обманут на самом деле? Лакей подал ему пальто и шляпу, и он вышел из особняка.
Ему нужно было найти Эсмеральду. У него появились к ней новые вопросы.
И он продолжал твердить себе, что только эти вопросы влекут его к ее дверям…
Заниматься покупками в личине Эсмеральды по-прежнему оставалось сюрреальным переживанием. Не испытывая склонности к эффектам, Эм свела свой костюм к тому, что должна носить всякая приличная вдова. Простое черное платье неопределенного фасона, шляпка и вуаль. Сначала местные лавочники выражали ей сочувствие, полные желания услышать некую сентиментальную историю, но ее скрытность оттолкнула их, и они быстро перешли сначала к каменной обиде, а потом вовсе перестали ее замечать.
Но все же эти занятия были настолько неведомы в ее прежней жизни — ее другой жизни, — что она не могла отделить процесс покупки пищи и одежды от своего маскарада и порой чувствовала, что ей нужно порыться у себя в голове, чтобы найти себя во время подобных вылазок.
Она произносила нужные слова, покупая масло, сыр, хлеб и яблоки — о ее ужинах заботилась за небольшую плату миссис Грей, жена главы цыганской семьи, владеющей таверной, где Эм снимала квартиру. Эм жалела о деньгах, которые ей приходилось платить кому-то за приготовление пищи, но она понятия не имела о том, как это делается. К тому же цыгане не пустили бы ее на свою кухню, потому что считали ее нечистой.
Чтобы спрятаться от моросящего дождя, Эм остановила омнибус и быстро вошла в него с корзинкой на руке, заплатила за проезд и стала пробираться в глубину, в свободный угол, наклоняясь под низким потолком, между множеством коленей и юбок. От пассажиров исходил легкий пар, запах мокрой шерсти, навоза, прилипшего к башмакам и немытых тел, заполнивших тесное пространство.
Эм невозмутимо держала руки на своей корзине, не позволяя себе жеманно зажать нос под вуалью надушенным носовым платочком. Но она с тоской думала о чистом запахе скошенной травы и о благоухании сада, где пахнет цветами и плодородной землей. Это были воспоминания ее детства, спутанные и горько-сладкие.
Сначала пришли безмятежные дни — такими они были до того, как она поняла, что существует некая разница между ее положением и положением детей семьи Уайт, а это было важнее того, что человека, которого они называли папой, она должна была называть дядей Уильямом. Потом пришло осознание — сначала не к ней, а к Эдгару, — что ее будущее гораздо менее определенно, чем у остальных детей в этом доме.