На другой день, отвлёкшись от дела из-за приехавшего на участок милиционера, искавшего "незаконных мигрантов", выпустил на землю литров сто драгоценного дизельного топлива, перелившегося через патрубок бака котла отопления. Ещё днём позже в доме запахло смертью в самом прямом смысле: птенец скворца, каким-то чудом проникший в дом, погиб возле стекла кухонного окна, выходившего на южную сторону. Было ещё несколько неприятных событий, о которых Фёдоров просто не стал рассказывать своей жене.
В прошлом он неизменно подвергал знакомых критике за суеверия, порой с едкой меткостью находя опровергающие доводы. Но как-то незаметно, сначала в связи со всё откладывавшейся и откладывавшейся защитой диссертации, готовой уже много лет, а потом из-за с обрушенных на всех "реформ" он стал подмечать, что приметы-то, оказывается, зачастую оправдываются! При этом, как ему казалось, оправдывались только плохие приметы. То есть те, что предвещали нечто плохое. Об изменениях своих взглядов на суеверия и приметы он никому не говорил, вот только мама догадалась. Она и вообще в жизни отличалась необыкновенной наблюдательностью и умением по незначительным признакам строить точные прогнозы, а уж родного сына, хотя и видела его не столь часто, раскусила мгновенно, сказав очень серьёзным тоном, исключавшим малейший намёк на насмешку:
- Ну, вот! Теперь и Лёшечка понял, что не все приметы глупы и лишены значимости.
В тот раз он промолчал, не ответил матери. Впрочем, это и не требовалось. А теперь, пережив две трагедии, удивительным образом оказавшихся связанными и с некогда смешным тринадцатым числом, и с забавлявшей его пятницей, он предложил Виктории:
- Надо пригласить священника. Пусть окропит наш дом .
Жена, взглянув на Фёдорова с некоторым удивлением, ответила со вздохом:
– Чего уже теперь-то. Это надо было сделать раньше, до привоза мебели! Хотя. конечно, давай, пригласим!
Виктория Петровна открыто называла себя верующей, хотя Фёдоров считал, что оснований для такой самооценки у жены маловато: постов, обрядов она не соблюдала, значений тех или иных действий священо– служителей объяснить не могла, а в церковь ходила лишь в связи с какими-либо серьёзными событиями, лично значимыми для неё – тяжёлая болезнь её дядюшки, Ольги Алексеевны, годовщины смертей родных. Правда, во всём доме она развесила иконы, но молиться не умела и не пыталась. Когда Алексей Витальевич говорил жене, что до звания верующей она не дотягивает, она не обижалась и не спорила с мужем. Сам же Фёдоров, будучи учёным– естественником, сознававшим наивность официальных религиозных доктрин и догм, в сущности по-атеистически полагал, что тяга к религии, как и разного рода суеверия, связаны с одним и тем же – наступлением в жизни человека цепи весьма значимых для него событий, которым не умеет, не может найти естественных объяснений. Другой важной причиной он считал необходимость внутренних опор в психике, в душе человека, при взаимодействии его с внешним миром. Наконец, он отлично сознавал, что научный метод познания мира – лишь один из многих других, к тому же неразрывно связанный с особенностями развития европейской (именно и только этой!) цивилизации. Экспериментальный же метод познания природы является детищем святой инквизиции, хотя об этом и знают немногие.