Мне было стыдно, что он меня гонит и ничему не верит. Я злился на Митьку, злился на себя, что не могу ему все сказать. Слезы подступили к горлу, я не в силах был выговорить слова. Чтоб не заплакать при Митьке, я направился к выходу. Митька крепко схватил меня за рукав, дернул к себе. Он стал передо мной с перекошенным от злобы лицом, сверкая одним глазом и тяжело дыша, проговорил сквозь зубы:
— Но смотри! Если где-нибудь хоть пикнешь — пропал. Иди! — он отступил в сторону, я полез с чердака.
Дома не выдержал, решил обо всем рассказать Лешке. Выслушав меня, Лешка сказал:
— Да, отчаянный парень. Надо поговорить. Я схожу к нему один, ты останься дома.
Поужинав, он пошел к Митьке. Вернулся поздно, я уже лежал в постели.
Мы спали на дворе, на завалинке.
Луна висела как раз над нашим двором, на ней видны были какие-то тени. Митькина бабушка говорила, что это брат брата вилами колет, на самом деле это, конечно, горы. Узорчатая тень от акации лежала на стене. О белую стенку хаты бились ночные бабочки. Было тихо-тихо. Даже на тополе листья были спокойны.
Не заходя в хату, Лешка разделся, лег возле меня.
— Ну что? — спросил я.
— Крепкий парень, — сказал Лешка. — Он вроде Миши Зорина. Но ничего, как будто бы уломал. Ты ж ему толком ничего не рассказал?
— Дядя Андрей не велел.
— Эх, дядя, дядя… Как он мне сейчас нужен, — вздохнул Лешка.
— А что у вас, не получается?
— С чем?
— Да с группой.
— Туго идет дело, — признался Лешка и добавил про себя: — Но ничего, пожалуй, это и правильно. Тут особенно спешить нельзя, можно дров наломать.
— А песку в буксы тебе удалось насыпать?
— Спи.
— Ну скажи?
— Удалось.
Я прижался к Лешке, но, размечтавшись, долго не мог уснуть.
6
Утром меня разбудил Митька. Он щекотал мне подошвы ног и смеялся. Я проснулся и, увидев его возле себя, обрадовался, но ничего не нашелся сказать, кроме как:
— Ну чего ты?
— Вставай, — не унимался Митька. — А то Гришака придет, палкой огреет, будешь знать, как дрыхнуть.
В воротах с лопатой стоял Васька. В руках у него был узелок с харчами.
— Пошли, уже поздно. Опоздаем — может попасть, — подал голос Васька.
Возле волости собрались почти одни подростки, за исключением нескольких женщин.
На крыльцо вышел староста. С трудом можно было узнать, что это тот самый староста, который зачитывал немецкий приказ, когда повесили Егора Ивановича и Вовку. Теперь он не озирался по сторонам, как загнанный пес, держался уверенно, солидно. Лицо лоснилось, глаза заплыли жиром.
Окинув взглядом собравшихся, проворчал недовольно:
— Одна детвора. — Повысил голос, чтобы все слышали: — Но, вы! Имейте в виду — работать пришли! Чтоб без баловства! А то живо плетки отведаете.