Я нехотя поднялся, удивляясь ее настойчивости. Ведь она тоже устала, да к тому же еще и не совсем здорова, а все ходит, ходит, чугунками гремит, ведрами, воду подогревает, чтоб я смыл с себя угольную пыль.
— Мама, не грей воду, я не буду купаться…
— Таким грязным и спать ляжешь? Вот уж совсем ни к чему. Это, сынок, лень…
— Какая там лень, — я набрал в ведро угля и отнес в сарай.
Выходя оттуда, я увидел человека, который медленно шел по тропинке через огород.
— Мама, смотри, кто-то идет к нам.
— Кто бы это?
— Не знаю.
Мы стояли посреди двора: я — с ведром, она — с кастрюлей, ждали. Человек приостановился и вдруг пошел быстрее.
— Лешка! — закричал я и бросился к нему.
— Свят, свят, — перекрестилась мама. — Леша?.. — Она выпустила из рук кастрюлю, стала обнимать его, целовать. — Откуда ты, из плена?
— Нет.
Лешка стоял худой — кожа да кости, скулы торчали, как у монгола. Но больше всего меня поразили небольшие мягкие усы и длинный белый пух на щеках: ему уже надо бриться. Он снял кепку — волосы давно не стриженные, всклокоченные, прилипшие ко лбу.
Мы вошли в комнату.
— Откуда ж ты?
— Из Польши.
— Из Польши? — удивилась мама. — Как ты туда попал?
Мы сидели за столом, комнату слабо освещала коптилка. Лешка с жадностью тщательно обгладывал початки, рассказывал, как попал в Польшу. Под Ворошиловградом он работал на оборонительных сооружениях — копал окопы. Немцы обошли их, загнали в лагерь, а потом погрузили в вагоны и повезли в Германию. В Польше Лешке удалось бежать, помог какой-то поляк.
— А мы думали, ты на фронте, — сказал я.
Лешка как-то сразу осекся, потускнел, положил на тарелку недоеденный початок, опустил голову.
— Ешь, что ж ты? — угощала мама.
— Наелся, — коротко сказал Лешка, вытирая губы и пряча глаза. На глазах у него блестели слезы.
2
Лешка сидел дома и никуда не выходил: боялся, что его схватят. К нему тоже никто не приходил — не знали, что он возвратился.
Первым пришел Николай, и то не улицей, а задами, через огороды. Высокий, по-прежнему худой, лишь немного посвежевший, он протянул Лешке руку, сел, долго молчал.
— Ну что, Николай? — нарушил молчание Лешка.
— Плохо, — не сразу ответил тот. — Очень тяжело мне. — Николай ударил ребром ладони по столу, поднял глаза, качнул головой, как бы говоря: «Вот так-то…»
— Разве одному тебе тяжело?
— Э, не то, Алексей… Плен…
— Ну что ж — плен? Один ты попал в плен, что ли, или ты виноват в этом?
— Виноват… — неопределенно повторил Николай. — Может быть, и не виноват, но…
— А что же?
Николай молчал. Потом, тряхнув отраставшим ежиком черных волос, решительно подвинулся к Лешке.