"Далеко", — сказал Шел. "Далеко от тебя", — имел он в виду. Сын беспокоился обо мне, но он также беспокоился о том, что я могу найти себе новую жизнь и отдалиться от него. И все это в тот момент, когда он так рвался освободиться от меня. Все это я увидела совершенно ясно, когда Шел сказал: "Я буду далеко". "Бедный ребенок", — подумала я, вспоминая чаек на пляже, разрываясь от желания покачать его как маленького.
— Ты будешь далеко, Шел. Ты будешь скучать по мне, не правда ли? — я потянулась через стол и коснулась его руки… его загорелой, мускулистой, очень взрослой руки.
— Не трогай мое тело! — с притворным ужасом крикнул он, отдергивая руку.
— На самом деле я уже скучаю по тебе, — призналась я, и мои глаза набухли слезами.
— Если ты заплачешь, я не съем больше ни крошки, — пригрозил Шел, пытаясь избежать проявления чувств.
Но я видела его лицо, лицо, которое я знала так хорошо, гораздо лучше, чем свое собственное. И, схватив пустую плетенку, я вскочила, чтобы наполнить ее теплым хлебом из печки… и уберечь гордость Шела… смакуя болезненно сладкое ощущение его почти пролитых слез, чувствуя, что была близка как никогда к тому, чтобы услышать, что он любит меня.
— Люблю тебя, Шел, — сказала я, клюнув его в щеку и ставя перед ним полную корзинку ароматного хлеба.
— Я думаю, мне следует пойти с тобой завтра, — повелительно сказал он, притворяясь, что не заметил моего пылкого жеста.
— Спасибо, Шел. Обещаю позвонить тебе, если разнервничаюсь.
Когда я в ту ночь закрыла глаза, размышляя о сложных чувствах Шела, мое собственное равновесие куда-то покатилось. Появилась бесконечная чернота, пропасть, я не могла сосредоточиться. Снова я вспомнила чаек, и крупные тяжелые слезы заструились из глаз в подушку — якорь для моей ускользающей души.
Белая
Я проснулась в середине ночи с мыслями о камере. Нельзя было сказать, что я спала, но очнувшись, я тут же почувствовала, как камера сжимает мой мозг. Я вспомнила картинку из брошюры. "Что-то вроде железного легкого, — подумала я, — только моя голова — внутри, а ноги — снаружи". Я попробовала представить, как смогу двигаться в камере. Тесно. Я не могла шевельнуть ни головой, ни руками и не могла выползти… и мне не хватало воздуха… я кричала, но никто не слышал меня, и лаборанта уже не было в окне, и я была одна в трубе, душившей меня… и я резко села в постели, обливаясь потом.
"Я не смогу это сделать, — подумала я. — Никогда не смогу это сделать!" И я встала. Меня уже подташнивало. Я приняла две таблетки, надеясь облегчить воображаемую головную боль, включила телевизор, пробежала по каналам и закрыла глаза.