– Положи. На землю положи… Да быстрее. – Старуха отшвырнула свой посох, упала на колени перед Аленой так же, как еще мгновение до этого Матвей, прижала ухо к ее груди, обхватила окровавленное запястье, зашептала что-то непонятное. – Жалко ее? – Слепые глаза смотрели прямо в душу, гасили боль, дарили надежду. Нет сил ответить, да и зачем? Неужели она не видит, не понимает? – Руку протяни! Скорее!
Всполох солнца на стальном лезвии ножа, кровавая дорожка поперек ладони. Кровь есть, а боли нет, только надежда и детская вера в чудо.
– Тяжело тебе будет, сил много заберу. – Старуха крепко сжимает ладонь костлявыми пальцами. – Согласен?
Он согласен. Разве можно мелочиться, когда речь о самом дорогом?!
– Сил не будет, а еще и ее на себе тащить… Может, живую, а может, мертвую. Узнаешь, когда из дрыгвы выберешься. Если выберешься… Все еще хочешь? – За серыми бельмами – сине-зеленая радужка, такая же яркая, как у Алены, и лицо уже не старушечье, а молодое, почти Аленино. – Внучка она моя. Думаешь, я ей зла желаю, молодой?
– Меня Матвеем зовут!
– Руку давай!
Кровь с его ладони на ее запястье, сначала каплями, потом струйкой. А вместе с кровью силы, и в голове – муть. Все, как она сказала. Не обманула на сей раз…
А неба уже не видно, ни неба, ни облаков. Все затянуто сизым маревом, не то дымом, не то туманом. Да какая разница, когда жизни почти нет, а сил не хватает даже на то, чтобы поднять руку?..
– …Все, пора! Вставай, Матвей, уходи.
Уходить… Самому уходить и Алену уносить, может, живую, а может, мертвую…
Земля под ногами раскачивается, в обрывках бордового тумана плавает растерянное лицо Ставра.
– Спасибо тебе, братишка.
– Не за что. – Лучше бы не говорил, берег силы.
– Пора мне, братишка. И тебе пора. Ну, ни пуха ни пера!
– К черту… – Слова пудовыми камнями падают к ногам, виснут на щиколотках неподъемными гирями. Вдохнуть, выдохнуть, обхватить Алену так, чтобы не уронить. Все, он готов. Кажется…
– Провожатый тебе. – Ворон не садится на плечо, кружит над головой, словно понимает, что двоих Матвею не дотащить. – И соль. – На раскрытую ладонь, прямо в рану сыпется горсть соли. Боли почти нет, только отголоски. – Много не дам, прости.
– Спасибо. – Губы запеклись, а слова теперь больше похожи не на булыжники, а на легкие перышки. – Ну, мы пойдем?
– Идите. – Прощальное касание, сначала Алениной, потом его щеки, тихий, не старушечий, а девичий всхлип. – Береги ее, Матвей.
– Я постараюсь, бабушка…