Разозлившись, Зак быстро расседлал лошадь, снял навьюченные сумки, повесив седло на изгородь. Когда попадаешь в беспокойную конюшню, надо знать ее обитателей. Зак ненавидел мулов, особенно злобных, ревущих так, что и мертвый встанет. Он снял уздечку и, хлопнув лошадь по крестцу, направил ее к стойлу. Каждое его движение сопровождалось ревом мула. Этот рев растревожил и других лошадей.
— Гос-споди! Да заткнешься ты, провались ты?! — Выйдя из терпения, Зак замахнулся уздечкой на орущего мула.
Серый мул с яростным воплем ударил копытами, злобно лязгнул зубами и бросился прямо на Зака.
Бет Энн Линдер вскочила в своей оловянной ванне, встревоженная ревом старого Генри. На каменный кухонный пол с ее грудей и коленок полетели брызги мыльной пены.
— Господи, что там еще? — нахмурилась она, недовольная прерванным купанием.
Хоть раз выпала возможность заняться собой. Проезжающих встречать было не надо. Па был за 5 миль в Дестини на молебне, а Бак, этот несчастный скотник, где-то дремал после ужина. Это время было только ее личным, единственным, когда она могла подготовиться к унижению на воскресной церковной службе, от которого никуда не деться.
Бет снова вспомнила шепот: «Гулящая! Что она о себе воображает?»
Воспоминания мучили ее. Девушка проклинала эти косые и холодные взгляды и подчеркнутое пренебрежение, которое выказывали к ней те, кого прежде она считала своими друзьями.
Но Бет все-таки давала им понять, что они не сломили ее. Ну да, из-за ее кокетливых взглядов мэра Каннингхэма, этого лысого ханжу, во время последней проповеди чуть удар не хватил. А когда она, притворившись, что ей жарко, стала медленно снимать жакет, то все мужики, не слушая ни слова, стали коситься на нее, пока это не кончилось. Эти штуки не лишали оснований всеобщее осуждение Бет. Почти не лишали. Из-за них все постоянно подталкивали девушку к раскаянию.
Бет Энн рассеянно потерла ушиб на руке, — от жесткой хватки ее па, того, который каждое воскресенье настаивал на ее раскаянии, «для ее же блага». Бет сморщилась. Да, Вольф Линдер знает, как заставить грешных раскаиваться.
«Такая-сякая, потаскуха!..»
Бет стала прислушиваться к тревожным звукам снаружи. Она не любила это злое животное — мула — и в задумчивости снова опустилась в остывшую воду. Свет фонаря освещал кухню с ее большим дубовым столом, полными буфетами, аккуратной стопкой чистой одежды на кресле и высокими узкими окнами со шторами домашней работы, закрывавшими звездное небо.
— Надеюсь, апачи изжарят и съедят эту тварь, — проворчала Бет, беря в руки кусочек драгоценного розового мыла. — Будет знать, как грызть мои ноготки!