— Как самочувствие, гвардия?
— Признаюсь, странное самочувствие, — ответил Валерий. — Ни черта не боюсь — хоть сейчас на амбразуру, — а волнения побороть не могу.
— Все волнуются, — заметил Русанов. — Без волнения воевать нельзя.
— Скорей бы уж... Что мотают душу?
— Теперь ждать осталось недолго — больше ждали, — тихо сказал Русанов и направился к «Бесстрашному».
Танкисты и десантники лежали в высокой траве у самого танка, смотрели в сторону границы, прислушивались к ночным звукам. Среди бойцов у самой гусеницы сидел Ван Гу-ан — в том же темном халате и соломенной шляпе. Последние дни его возил с собой Державин, чтобы поточнее с его помощью определить границы Халун-Аршанского укрепленного района. Они каждый день колесили у горы Хаирхоньта, взбирались на знаменитую высоту Баин-Цаган, кружили на виллисе вокруг Дзуркин-Харула, накручивали по пятьсот километров в сутки.
Духота томила бойцов. Все, конечно, волновались, но никто не хотел выказывать своего волнения: фронтовики держали гвардейскую марку, бутугурцы тянулись за фронтовиками.
Механик-водитель Гиренок проверил свою машину, подошел к десантникам, лег на траву.
— Ну, славяне, как вас прикажете везти: с ветерком аль потише?
— Давай с ветерком, едрена мышь, — ответил Юртайкин. — Что нам ветер? Он без сучков.
— Только бы тарантас свой не перепутать в темноте, — пробурчал Посохин. — Ночью все кошки серые.
— С тобой все может случиться, — хихикнул в темноте Сеня.
— А что ты смеешься? Я в темноте не шибко вижу. Даже собственных ребятишков однажды перепутал — обмишулился.
— Это как же случилась такая оплошность с твоей стороны? — приподнялся Забалуев.
— Да как... Обыкновенно. Шел поздно вечером с работы. Под мухой, однако, был. Гляжу, паря, в темноте на дороге ребятишки в пыли возятся. Пригляделся к одному — вроде мой. Взял я его, постреленка, под мышку, несу домой. Сейчас, думаю, Матрена накинется за то, что выпил, дай-кось опережу ее. Зашел в избу, кричу командирским голосом: «Пошто за детишками не смотришь? По ночам они шляются где попало!» А она как ширкнет глазищами: «Ты что, говорит, пьянчужка окаянный! Наши все дома — на полатях спят. Кого это ты приволок?» Произвел я вечернюю поверку — и впрямь мои все в наличности — штука в штуку. Ох и попало мне тотда от моей благоверной! Как взяла ухват — насилу спасся в кладовке от ее свирепства.
Викентий Иванович в темноте улыбнулся. «До чего же спокоен этот Посохин! Почему его не волнуют столь опасные минуты жизни? Может быть, он все еще не верит, что скоро начнется война. Задубел, видно, Поликарп, — подумал Русанов, но тут же спохватился: — Безусловно, несу чепуху. Ведь умение видеть в опасности совсем другое, чем опасность, — это и есть драгоценнейшая черта в характере настоящего солдата.»