Но говорить со стариком было бесполезно.
Он взял трубку и сказал, не вникая в смысл рычания:
— Не чуди, отец. Эта работа — гроб.
И, отложив трубку в сторону, уставился в окно. Снег сошел, деревья за аэродромной стоянкой начали оживать каждое по-своему, теперь их можно было разглядеть по отдельности. Было начало Страстной недели, что наводило на мысли о собственных страстях: в Мюнхене случилось АП (авиационное происшествие) — хорошо хоть не ТАП (тяжелое авиационное происшествие).
— Все, отец! Не мешай работать. Я не враг тебе. Конец связи! — сказал он в трубку и нажал рычажок.
— Если снова позвонит, скажи, что я на стоянке, — отнесся к Нине.
Предстояла тягомотина расследования неприятности, которая могла бы закончиться и ТАПом, — собирания доказательств невиновности вверенной ему службы (даже если виноват по уши) и споров с представителями заинтересованных организаций. Но мюнхенский случай (он это задом чувствовал) всецело лежал на совести технического состава. Откинувшись на спинку кресла, он задумался, как бы половчее спихнуть неприятность на летный состав или отдел перевозок.
— Дикари голубоглазые! — выругал он вслух ИАС (инженерно-авиационную службу, то есть своих подчиненных).
— Вызови инженера, который выпускал борт на Мюнхен, — попросил он Нину.
— Слушаюсь!
«А ведь могла произойти полная разгерметизация кабины, и тогда… тогда… сотня гробов… Как можно работать с этими людьми? Как? — пустил он вопрос в пространство. — Может, умолчать о том, как произошло это загадочное событие, и перевести его в „висяк“? Но тогда пошатнется репутация „разгадывателя шарад“, „Шерлока Холмса“».
Нет, не мог он сохранить в тайне причину АПа: репутация «Шерлока Холмса» была для него выше чести мундира вверенной ему службы.
Николай Иваныч не обладал выдающимися статями отца, то есть не получил бы награды «за красоту телосложения», — такие соревнования проводились в героические тридцатые, и, конечно, не мог бы поднять платформу с роялем и пианисткой. Он не сумел продвинуться в спорте даже в молодости: занялся было спортивной гимнастикой, да так увлекся, что завалил сессию; сунулся в аэроклуб — не прошел летную комиссию: шумы в сердце; совершил три прыжка с парашютом — не страшно. Бросил. И вообще, спорт, утратив общественное значение, превратился в личное дело каждого, и спортсмены, перестав быть народными героями, перетекли в телохранительные органы новых героев, которые свою деятельность не предавали оглашению.
Был он чуть выше среднего роста, «среднего телосложения», лицо имел без особых примет — по-славянски нечеткое, белобрысое, пухлоносое, как бы глядящее из тумана; обращали на себя внимание лишь глаза василькового цвета, что для мужчины с простоватым лицом излишняя роскошь. Такие глаза были у его покойной матери — «кроткой Марии». Но кротостью Николай Иваныч похвастаться не мог, так как это похвальное качество меньше всего требовалось в авиации, где все инструкции пишутся красным по белому.